Кровью омытые. Борис и Глеб - Борис Тумасов

Молит Бога гридин, чтоб кони не подбились да на перевозе не замешкаться. А Киева все не видно. Скоро день на исходе, солнце с обеда повернуло, того и гляди, к лесу склонится.

— Выносите, милые, — просит гридин лошадей и на ходу смахивает шапкой пот.

Всмотрелся Георгий в даль, и тут открылся ему Киев. Город на холмах, стены и стрельницы бревенчатые, Гора, храм и дворец, терема боярские. А с холмов избы разбегаются к Подолу и пристани…

— Пе-че-не-ги! — пуще прежнего заорал гридин и у перевоза кубарем скатился с седла.

А с правого берега уже отчалил паром.

Не до сна на засечной линии. Ждали печенегов. С вечера дальние дозоры сообщили: орда идет числом до тумена. Степняки движутся налегке, обозом не обремененные.

И ратники готовились встретить степняков, знали, трудное будет сражение, но такова участь застав, задержать недруга, чтоб успел Переяславль изготовиться и Киев уведомить.

Сквозь утренний рассвет увидели печенегов. Первые из них, спешившись, уже лезли через вал. Было их такое множество, что ратников даже оторопь взяла.

И бой на засечной линии начался. Из-за тростникового укрытия, из кустарников полетели в печенегов стрелы. Выставив копья и прикрываясь щитами, навстречу степнякам вышли ратники, а их сотник, подбадривая товарищей, взывал:

— Лучше смерть в бою, чем полоненными быть!

Зазвенела сталь, скрестились кривые печенежские сабли и тяжелые мечи русичей, закричали первые раненые и упали сраженные. Наседают степняки, отбиваются ратники. Въехав на вал, Булан следил за боем. День начался, и хану видно, с каким упорством дерутся русичи. Раздраженный Булан позвал темника:

— Нас задерживает сотня урусов. Оставь здесь Ахмата, он добьет этих храбрецов, а мы поскачем на Переяславль. Когда ты начнешь осаду, то три тысячника пойдут по левобережью. Они должны пригнать полон и доставить меха и зерно… Мы увезем из Переяславля много богатств и уведем в степь уруских воинов. Мы продадим их в рабство…

Второй день отбиваются переяславцы. Над посадом и ближними деревнями стояли клубы дыма, горели дома и избы. По приставным лестницам печенеги лезли на стены. Их сталкивали, лили кипяток и смолу. Печенеги били тараном в ворота. Сделанные из дуба и обшитые полосовым железом, они выдерживали удары.

Булан недоволен, по его расчетам, Переяславль должен был пасть еще вчера. Но переяславцы держались. Не обрадовал хана и темник. Урусы успели разбежаться по лесам.

Тысячника Ахмата с засечной линии Булан послал к темнику, наказав, чтоб тот поторапливался.

— Завтра к вечеру мы уйдем в степь.

Не слышал Георгий, как ушел к великому князю отец, воевода Блуд, не видел, как мать долго стояла рядом со спящим сыном и смотрела на его исхудавшее лицо. Настена думала, как незаметно вырос он, скоро у него появится своя семья и Георгий совершенно отдалится от матери…

Проснулся гридин в полночь. Спал и не слышал, как голосистые бирючи созывали ратников, бил набат. Воевода Блуд еще не возвратился, и Георгий решил, что князь Владимир пошлет отца на печенегов…

А в большой палате дворца горели свечи, и воевода и бояре переговаривались. Ждали князя. За ним послали в Берестово. Наконец он появился, прошел, тяжело ступая, к высокому креслу, уселся. На Владимире охабень, из-под которого едва виднелись носки красных сафьяновых сапог. На голове шапочка, отороченная мехом, она прикрывала редкие волосы. За спиной великого князя встал Борис.

Обвел Владимир взглядом палату, сказал, обращаясь ко всем:

— Давно уже не ходили печенеги на Переяславль, не разоряли левобережье. Видать, унюхали, что не все у нас ладно, вот и пробуют удачи. Переяславль держится, но ежели мы не поспеем в подмогу, много бед причинят степняки. Дружину на печенегов поведут княжич Борис и воевода Блуд. Слышишь, воевода? На тя полагаюсь.

Блуд кивнул:

— Изгоним степняков, княже, и не дадим полона угнать.

— Будь при княжиче Борисе воеводой верным, а ты, Борис, у него мудрости воинской учись. — И тут же повернулся к воеводе Добрянке: — Ты, Андриха, готовься, чую, за ханом Буланом не пришел бы Боняк со всей ордой.

Неожиданно побледнел, закачался. Борис подскочил, поддержал. Но Владимир и сам почувствовал, стало легче. Сказал раздраженно:

— Без надобности. Так о чем я? Да, ты, воевода Добрянко, ополчайся и будь наготове.

Постучал пальцами по подлокотникам, на бояр посмотрел:

— Чую, нынешним летом сызнова не дадут нам печенеги новгородцев покарать, а Ярослав в своей усобице заматереет, и Новгород возомнит себя безнаказанным. Вишь, два года о дани и не помышляет. Ну да настанет наш час.

Замолчал. Тут Добрянко спросил:

— Велика ли численность печенегов?

Владимир усмехнулся:

— Не сосчитал, однако не мене тумена Трубеж перешли и грабят, жгут. До Киева не дойдут, но и того, что творят, достаточно.

— Завтра исполчимся и отправимся, — сказал Блуд. — Дозволь, великий князь, удалиться нам с княжичем?

— Добро, воевода.

Митрополит Иоанн посохом пристукнул:

— Помогай вам Бог, ратоборцы. — И перекрестил Бориса и Блуда.

Великий князь добавил:

— Не посрамите землю Русскую. — Перевел дух. — В прежние лета я с вами, воеводы и бояре, полки водил, ныне ты, сын мой, мое место занял. Я же за вас, за каждого ратника, молиться буду.

Взял руку Бориса, сжал. Но пожатие это было слишком слабым, княжич уловил, силы оставляют великого князя…

Один за другим палату покидали бояре и воеводы. Борис на минуту задержался. Владимир сказал:

— Устал я, сыне.

Борис проводил отца в опочивальную, усадил на широкое ложе, помог разоблачиться.

— Обоз малый берите, ино сдерживать будет.

— Блуд то же сказывал.

— Он в ратном деле мудр. А владыка хорошо сказал, ратоборцы… еще о чем хочу напомнить, в степи орду долго не ищите, нет коварнее в Диком поле печенега. Измотает… Ступай, передохни, у тя дорога нелегкая. А ко мне лекаря пошли, Гургена.

Всю ночь на перевозе горели факелы и стучали топоры, плотницкие артели наводили наплывной мост через Днепр, брали его в скобы, скрепляли просмоленными канатами. А к утру по бревенчатому настилу уже тарахтели колеса телег, ездовые переводили обоз.

Борис появился на переправе, когда проехали телеги и Блуд отдал распоряжение сотникам начать движение дружине. Держа коней в поводу, гридни вступили на мост. Зыбкий настил покачивался, и кони ступали пугливо.

Подъехав в переправе, княжич соскочил с седла, передал повод Георгию. На Борисе поверх короткополого кафтана броня свейская, шлем, на боку меч. Увидел артель мастеровых, следивших за переправой, подошел к старшему:

— Добрый мост навели, спасибо, люд артельный.

Старший прищурился:

— Аль ты, княже, нашу сноровку позабыл, чать, у нас ты плотницкую науку обрел.

— Да уж как забыть, — рассмеялся Борис.

Мастеровые заговорили разом:

— Жаль, тя с нами ночью не было, славно искупался бы.

— Эвон, Гришку едва бревном не пришибло.

— Постарались на славу, теперь ступайте на княжий двор, там вас угощение ждет, — прервал их Борис.

Староста нахмурился:

— За то великому князю Владимиру благодарствуем, но наперед знай, княжич, мы переправу наводили не за бочку вина хмельного, а чтобы вы, воины, быстрее недруга с нашей земли изгнали. Эвон, разбои чинят.

Подошел воевода Блуд, сыну ни слова не обронил, к Борису обратился:

— Обозу велел трогаться, а мы, как последняя сотня на том берегу будет, на рысях с малым отдыхом пойдем, обозные сам дорогу знают. А вон и великий князь сюда направляется, видать, своим глазом решил поглядеть. Неймется.

— Нас проводить идет, — сказал Борис и направился к отцу.

Верст двадцать не доезжая до Переяславля, встретили первые сожженные деревни, мертвый люд. Еще продолжали тлеть головешки на пожарищах, значит, печенеги здесь побывали не позже вчерашнего дня.

Скачут гридни, спешат настигнуть печенегов. Скоро Переяславль, устоял ли? Детинец-то продержится, а посад, верно, выжгли…

Торопит дружину Борис, стучат тысячи копыт за спиной княжича, слышится глухое дыхание. Будто какой-то огромный великан дышит в затылок.

Переяславль открылся дымом, сгоревшими избами и домами посадского люда, закопченными стенами детинца.

Навстречу дружине спешил народ, кричали, показывали, куда ушли печенеги.

Борис и Блуд в Переяславле не задержались, повели дружину к Трубежу. А переяславский воевода, время не теряя, гридней и мужиков поставил городьбу ремонтировать, бревна местами заменить, ров почистить. Бабы и детишки тем часом по пожарищу разбрелись, каждый в своем дворе копается. Настанет день, и примутся переяславцы жилье ставить, мастерские, и сызнова заживет город своей прежней жизнью. Так уж повелось в порубежье.