Бунтующая Анжелика - Анн Голон

Слова его стали плохо слышны. Собрание заканчивалось, уставшие люди зашумели, переговариваясь между собой. Анжелика слышала вокруг себя:

— А как ваше дело с мареной в Лангедоке?..

— Если бы мы засаливали рыбу свежего улова, как в Португалии, можно было бы вдвое больше продавать добычи… Да ведь запрещают…

— Ты бы мог понаряднее одеться для такого большого собрания, Жозиа Мерлу.

— Да ведь грязь-то какая здесь!..

Казалось, никого не интересуют советы пастора Рошфора.

Звук трещотки, которой размахивал служка, заставил всех умолкнуть. Пастор Тавеназ бросил на своего сотоварища взгляд, означавший: «Я же предупреждал вас», и заговорил сам.

Собрание нельзя закончить, пока все не вынесут поднятием руки свое решение о том, какой линии поведения должны придерживаться впредь ларошельцы.

— Кто стоит за вооруженное сопротивление?

Никто не шевельнулся.

— Кто хотел бы уехать?

— Я!.. Я!.. — закричало с десяток голосов из первого ряда.

— Я! — громко крикнул Мартиал, вскочивший на ноги возле Анжелики.

Возмущенные возгласы родителей заставили подростков умолкнуть. Адвокат Каррер дал затрещину ближайшему из сыновей.

Тут поднялся господин Маниго — его величественная фигура четко вырисовывалась на фоне серого океана — и навел тишину мановением руки. Он обратился с глубоким почтением к знаменитому путешественнику:

— Господин пастор, для нас было большой честью слушать вас, но не удивляйтесь тому, что среди ларошельцев идея эмиграции нашла мало сторонников… — он прижал руку к сердцу и проговорил с большой убежденностью:

— Ла-Рошель у нас здесь, это наша крепость, город, который наши отцы основали и за который они отдали жизнь. Мы не можем его покинуть.

— Неужели лучше покинуть свою веру? — вскричал старый пастор дрожащим голосом.

— Об этом не может быть и речи. Ла-Рошель принадлежит гугенотам. Она всегда будет принадлежать им. Ее душа рождена реформой. Душу города изменить нельзя.

Раздались аплодисменты. Прямая речь Маниго пришлась по сердцу ларошельцам. Кругом заговорили:

— Ну, что они с нами сделают? Ведь деньги-то у нас!

— Ясно ведь, без нас тут все развалится.

— Кажется, господин Кольбер попросил прислать ему реформатов, чтобы пустить в ход мануфактуры.

Анжелика сидела, задумавшись, устремив взор на опушенный белой пеной край серого океана, видневшийся из-за дюн. В нескольких шагах от нее пастор Рошфор тоже смотрел на море. Она слышала его шепот:

— Имеют глаза и не видят, уши имеют и не слышат…

А что видел он, что различал он своим взором просвещенного человека? Мог ли он узнать в этой начинавшей расходиться толпе будущих мучеников и отступников?.. Всех обреченных!..

Страх, на краткий срок оставивший ее, вновь проник в сердце Анжелики. «Надо уезжать!» Берег ненадежен. Прилив все подымается и когда-нибудь захватит ее вместе с Онориной. Будь она одна, она от усталости, может быть, и дала бы захватить себя. Но надо спасать Онорину. Пот выступил у нее на лбу при мысли о том, что королевские драгуны могут схватить Онорину, с грубым хохотом мучить ее и потом выбросить из окна прямо на пики.

Она торопливо пустилась в путь, чтобы скорее добраться до дочки. Пошел дождь. Беловатое небо отражалось в лужицах на дороге. Какой-то всадник обогнал ее и повернулся в седле. Это был мэтр Габриэль.

— Посадить вас на круп, госпожа Анжелика?

Странное воспоминание налетело на нее. Когда-то она шла по разрытой дороге в местах, похожих на эти, и к ней повернулся всадник с улыбкой мэтра Габриэля.

— Нет, — не сразу выговорила она. — Я ведь только ваша служанка, мэтр Габриэль. Пойдут пересуды…

— Правда, мы теперь с вами не на Шарантонской дороге неподалеку от Парижа.

Туманная завеса стала прозрачнее. Прошлое вставало перед нею. Рядом с нею шла та женщина по имени Полак. А ноги у нее тогда замерзли, как сегодня. Как сегодня, ее терзала тревога за ребенка: тогда это был Кантор, которого похитили цыгане. Рядом с ними остановились какие-то всадники. Одни из них посадил ее на круп своей лошади, чтобы отвезти в Париж. Это был молодой протестант, сын купца из Ла-Рошели.

— Ну, узнали меня теперь? — спросил ее купец.

— Да, вы тот всадник, который помог мне зимним вечером столько лет тому назад.

Она замерла на месте под усиливающимся дождем. Двенадцати лет как не бывало. Обе сцены сливались в одну, казались неразличимы. То же отчаяние, то же сознание безграничного одиночества. И в этой заброшенности лицо незнакомого человека, его сочувственная улыбка хоть на время дающая утешение. Именно это поразило ее больше всего: сходство обеих ситуаций, между которыми лежала головокружительная вершина — почетное положение при королевском дворе с богатством и роскошью.

«Видно, тебе потребовалось, — сказала она себе, — дважды замкнуть адский круг, чтобы понять наконец?.. Чтобы понять, что нет тебе места в этом королевстве и надо уезжать.., уезжать отсюда за море…»

И она подумала о мэтре Габриэле с какой-то смесью облегчения и смирения: «К счастью, он знал меня только несчастной…»

В памяти у него осталась неимущая жительница предместья, а потом он столкнулся с разбойницей с большой дороги. Положиться было не на что. Тем более можно было восхищаться той щедростью, с которой он предложил ей укрытие у себя в доме. Это как-то мало соответствовало расчетливости его характера.

— Почему вы это сделали? — вырвалось у нее. — Я хочу сказать, как вы могли настолько довериться мне, что пустили под свой кров?

Он легко проследил ход ее мысли, ее невысказанные соображения и понял смысл вопроса.

— Я верю в значение некоторых знамений, — отвечал он. — Лицо, увиденное мною зимним вечером, представлялось мне чарующим и мучительным символом огромного жестокого города, я вспоминал его в течение долгих лет и наконец решил, что это было не простое воспоминание, что эта встреча была знаком, сигналом, прозвучавшим где-то в пучинах рока. А потом что-то происходит, и вспоминаешь, что уже получил предупреждение… Я не так уж удивился, узнав вас в сумятице той схватки. Так было суждено. И потому я не мог оставить без внимания вас и ваше дитя. Мне стало ясно, что надо сделать все, чтобы вытащить вас из тюрьмы, пока не поздно. Вот я и воспользовался тем, что судьи-католика не было тогда на месте.

Задумавшись, он прибавил:

— Почему я сказал «пока не поздно»?.. Правда, я понимал, что надо спешить, что для вас это дело часов. У меня в ушах звучали слова Писания: «Спаси тех, кого влекут на смерть, тех, кого хотят убить, спаси их…» Я чувствую, что ваше присутствие среди нас имеет огромное значение, но какое?