Междуглушь - Нил Шустерман

Вот только возникла одна проблема. Он больше не помнил, какова его собственная, оригинальная форма. Был ли он существом с руками или с крыльями? Ходил ли он на четырёх ногах или на восьми? И какова была его родная стихия — вода или земля? А хвост у него был?

Он понял, что пытаться вспомнить себя — задача непосильная. Тогда он попробовал вспомнить кого-нибудь другого. Её. Алли. «Алли...» В своих мыслях он отчётливо увидел её лицо и постарался взглянуть на себя её глазами. Вот так Майки, найдя Алли, нашёл себя самого.

Он вырастил сначала одну руку, затем другую, потом пришёл черёд ног; втянул в себя приблудившиеся рога, затем превратил неаппетитный паучий прядильный орган в нормальные человеческие ягодицы. Так постепенно он вновь стал самим собой: раздражительным, заводящимся с пол-оборота, таким несовершенным, но порой просто-напросто героическим Майки МакГиллом.

Как только он разобрался с собой и уверился, что его внешность больше не меняется, он пошёл прочь от особняка, волоча за собой мусорную урну, нашёл в прилегающем парке мёртвое пятно и расположился на нём. Было уже поздно, далеко за полночь, но Майки не обращал внимания на время. Он нарастил между пальцами перепонку, превратив руки для пущей эффективности в нечто вроде совков, и пустился выгребать из урны помадку, складывая её на земле высокой горкой. В прохладе ночи масса быстро застывала и становилась по консистенции похожа на глину. Отлично, так будет легче работать.

Если ему удавалось переделывать внешность других посвесветов по своему желанию, то слепить полную фигуру тоже не должно доставить затруднений — было бы из чего.

И Майки принялся ваять. Голова, плечи, туловище, руки-ноги...

Есть старинная притча о раввине, который отчаялся защитить своё селение от разбойников и слепил человека из грязи земной. Он вложил в своё творение всю заботу, все свои надежды, всю веру. Он танцевал вокруг скульптуры, заклинал её тайным именем Господа, и воля его оживила фигуру, и она пошла по земле. Голем. Существо не совсем живое, но и не совсем мёртвое.

Майки не был раввином, танцевать вокруг своего шедевра он тоже не собирался, да и творил не из грязи земной, а из смеси сахара, масла и коричневого порошка, добываемого из тропических бобов. Но Майки обладал столь же сильной волей, что и его сестра, и эта воля могла перевернуть небо и землю.

Он закончил творить. То, что у него получилось — шоколадный голем — представлял собой нечто весьма неприглядное. Он лишь отдалённо напоминал человека — и всё-таки это не была просто лежащая на земле куча чего-то коричневого. Лица у фигуры не было, но Майки пока это было неважно.

Наступил рассвет. Солнце вот-вот готово было появиться над восточным горизонтом. В живом мире парнишка-разносчик швырял на пороги газеты, заголовки в которых кричали о разрушении моста на Юнион-авеню.

Майки добавил голему последние штихи: прочертил ему рот; сверху надо ртом вдавил в голову большие пальцы — получились глазные впадины; под ними налепил бугорок, долженствующий изображать нос. Проткнул пальцами пару дырок для ушей и наклонившись над одной из них, прошептал:

— Просыпайся!..

Прошло мгновение. И ещё одно. И тут оба века поднялись, под ними обнаружились глаза — того же коричневого цвета, что и всё остальное. Голем моргнул. Потом моргнул ещё раз.

— Яг... — сказал голем. — Яг?..

— Какой ещё «яг»?

— Я где?

— Здесь, — сказал Майки. — Ты своё имя помнишь?

Голем тупо уставился на него.

— У меня есть имя?

— Да. Тебя зовут Ник.

— Меня зовут... Ник.

— Скажи ещё раз, — потребовал Майки.

— Меня зовут Ник!

Дырки по сторонам големовой башки обросли настоящими ушными раковинами. Щель, изображающая рот, обзавелась парой губ.

— Меня зовут Ник! — повторил голем и выпрямился. — А тебя тоже зовут Ник?

— Нет. Я Майки.

— Майки МакГилл! — сказал голем, очень довольный собой. Его бесформенное тело приобрело более чёткие очертания человеческой фигуры. В бугорке, изображающем нос, пробуравились две ноздри.

— Ты что-нибудь помнишь? — спросил Майки.

— Я не знаю, — ответил голем. Он оглянулся вокруг и вдруг выпалил: — Алли!

Внезапно его рука, больше напоминающая варежку, разделилась на пальцы. Голем с любопытством вытаращился на них.

— Да! Да, Алли! — подхватил Майки.

— А... а что такое «алли»? — спросил голем.

Майки вздохнул. Да, нелёгкая предстоит работа. И не быстрая. Хорошо, что в Междумире времени навалом.

— Алли — это друг, — разъяснил Майки, — и мы с тобой должны ей помочь.

Голем встал, походил, и когда Майки убедился, что тот более-менее прочно держится на ногах, он повёл своё создание на запад, к Миссисипи. Дальше их не пустил ветер.

Мостом они воспользоваться не могли, обойти реку — тоже...

... но существовал ещё один способ, как добраться до другого берега.

Оба теперь стояли на месте, и потому начали погружаться в живую землю. Голем взглянул вниз — его коричневые лодыжки уже исчезли.

— Мы провалимся, если не будем двигаться! — воскликнул он. — Я вспомнил!

— Отлично, — сказал Майки. — Продолжай вспоминать.

Они теперь ушли в землю по колено, но Майки не сделал даже попытки вытащить себя. Шоколадный голем, глядя на него, тоже не стал напрягаться.

— Держись за меня, — проговорил Майки. — Хорошенько держись, и что бы ни случилось — не отпускай.

Голем подчинился, но когда оба погрузились по пояс, сказал:

— Что-то мне эта затея не нравится.

— Всё в порядке, — заверил его Майки. — Мы всего лишь отправляемся на прогулку.

— Да? А куда мы идём?

— Мы пройдём под рекой и выйдем на той стороне. А потом двинемся на запад — за Алли.

Майки отрастил вместо стоп и кистей длиннющие зазубренные клешни — прекрасные приспособления для движения в недрах. Один раз он уже проложил с их помощью себе дорогу из центра Земли на поверхность, а уж пройти под рекой — вообще пара пустяков!

Ветер неистовствовал, но, к счастью, не проникал в землю. Вскоре послесветы погрузились по грудь.

— Я боюсь, — сказал голем.

— Я тоже боюсь, Ник.

Но тут Майки подумал об Алли и обнаружил, что в нём живёт чувство куда более сильное, чем страх. Чувство, окрашивающее его послесвечение в цвет лаванды. Ребята погрузились по плечи и продолжали опускаться дальше, а Майки не давал этому чувству уйти, держался за него изо всех сил. Неожиданно для себя самого он вдруг заулыбался. Его существование здесь, в Междумире, по большей части было полно отчаяния. Отчаяния и страха потерять то, что имеет. Но Алли не потеряна, она лишь ушла за реку, ждёт, когда он найдёт её. Ник тоже никуда не делся... ну, почти.

Именно в это мгновение Майки МакГилл кое-что понял. Его сестра называла их мир Междумиром, а их самих — потерянными душами, таким образом лишая всех надежды и веры, кроме той, которую дарила она сама. Мэри была полностью неправа, потому что на самом деле в Междумире всё вечно и ничто не теряется — надо только как следует поискать.

С этой светлой правдой Майки погружался в землю, голем тоже. А затем со всей силой своего сердца, ума и души Майки МакГилл принялся загребать клешнями.

Эпилог

Реквием по живым

На перроне станции Литтл-Рок, штат Арканзас, на скамье сидела девушка. Её вид нервировал кассира, продающего билеты.

Девушка появилась на станции Литтл-Рок Юнион сегодня ранним утром — кассир предположил, что она кого-то ждёт, хотя вообще-то вокзал в наше время служит по большей части офисным зданием, и пассажирских поездов здесь проходит мало. Кассир вызвал охрану. Теперь двое охранников издали наблюдали за непонятной девицей.

— Чокнутая какая-то, — заключил тот, что постарше.

Младший не был так уверен. Ему только что исполнилось двадцать, работал он ещё не так давно и видел пока в людях в основном только хорошее.

— Может, она ждёт прибытия «Техасского орла»[53]?

— Да до него ещё несколько часов! — возразил старший. — Говорю тебе — у неё не все дома. Рано или поздно оно вылезет, вот увидишь!

Девица однако не походила на представительницу многочисленной и разнообразной братии всевозможных придурков и бродяг, наводняющую все вокзалы мира. Она была хорошо одета — фактически, слишком хорошо: изумрудно-зелёное атласное платье отличалось элегантностью и явно стоило массу денег. Правда, её роскошные рыжие волосы были в некотором беспорядке, но тем не менее девица не говорила сама с собой и не занималась ничем из ряда вон выходящим — если не считать того, что она уже несколько часов торчала на станции, а это, как ни крути, само по себе подозрительно.

Девушка просто бросалась в глаза. Её блестящее нарядное платье составляло резкий контраст с серой и непритязательной обстановкой станции и всё утро притягивало к себе взоры молодого охранника. Наконец, он решился и приблизился к девушке. Она была так же прекрасна вблизи, как и издали... если не принимать во внимание несколько нездоровый цвет кожи вокруг одного глаза. Девушка, кажется, побывала в переделке.