Психология. Психотехника. Психагогика - Андрей Пузырей

«Исцелиться» и означало бы тогда: понять-таки – и опять же: впервые – «истину», которая «хранилась» в симптоме, но понять ее как своего рода «пророчество» об обретенном человеком «откровении». «Пророчество» же – это не то же самое, что естественнонаучное «предсказание». В отличие от предсказания, из пророчества нельзя непрерывным образом вывести – рационально, аналитически «дедуцировать» – хранимое им откровение. Сколько бы мы аналитически ни раскладывали «пророчество» по содержанию, как бы его ни расчленяли, как бы в него в лоб ни всматривались, мы откровения, о котором это пророчество пророчествует, не обнаружим, из него этого откровения не вычитаем – как какого-то готового уже послания нам.

«Пророчество» ведь само устанавливается в качестве такового только «задним числом», ретроспективно, «эн-тел-ехически», то есть только «от» свершающегося «откровения» – того, о котором, как мы тогда понимаем, оно и было пророчеством.

Есть вещи, сказал один учитель, для понимания которых необходимо изменить бытие, необходима, как говорили прежде, «перемена ума», нужно попасть в некий особый «топос» – место, где понимание впервые только – и единственно там – и становится возможно. Прежде всего нужно – внутренней работой – «высвободить место» для Нового опыта сознания или, как евангельскими словами предпочитал говорить Мераб Константинович: «исправить пути» для «идущего навстречу» откровения. Но и тогда: оно может прийти, а может и не прийти. Ибо оно не берется, не захватывается, как вещь, но принимается как дар. Им нельзя обладать, но можно только ему – со-бытийно – позволить быть, чтобы – как дар – принять (по известной цветаевской формуле любви) «из-быток». И его можно «выслушать» – в том смысле, в котором можно «выслушать» строчку нового стихотворения, то есть, конечно же, не буквально, не как до этого выслушивания где-то уже записанное послание, но, вместе с тем, и не как «созданное» им. Через выслушивание «исправляются пути» к вступлению в этот мир, к присутствию и действию в нем некоего нового духовного существа, в со-бытийной встрече с которым и получается послание.

Можно было бы коснуться целого ряда других – неявных, характерных для естественнонаучной мысли – допущений, которые следовало бы специально обсудить. Взять хотя бы понятие «гуманитарных наук». Нередко дисциплины называют «гуманитарными» буквально – по тому месту, где люди деньги получают, а не по каким-то серьезным методологическим соображениям. Но в слово «гуманитарный» можно вкладывать и строгий – продуманный в духе современной философии и методологии – смысл. И тогда «гуманитарность» некоторых дисциплин, которые по привычке – необдуманно и безответственно – называют гуманитарными, окажется весьма сомнительной.

И какие-то из нынешних, так называемых «гуманитарных», дисциплин окажутся при этом дальше от действительной гуманитарной науки, нежели некоторые развитые дисциплины естественнонаучного ряда. Так, например, – как бы это ни показалось парадоксальным – в свете известной работы В. Паули к действительно гуманитарным наукам следовало бы отнести кеплеровскую небесную механику и, напротив, отказать в этом современной академической научной психологии.

«Критика практического разума» в психологии должна развертываться по двум направлениям: с одной стороны, это критика образа человека, который стоит за современной практической психологией, а с другой – это критика самого понятия «практики».

Человек, которого имеет в виду современная практическая психология, – всегда «частичный» человек. А поскольку этот частичный человек выдается ею за всего человека, то эта психология, по сути дела, вынуждена утверждать – по замечательному определению М. Цветаевой – «уродов от человека».

В силу своей абстрактности, в силу того, что она имеет дело лишь с лабораторными препаратами от человека, академическая научная психология – безобидна. Разве только деньги мы на нее тратим, как налогоплательщики, за чей счет ученые мужи (а нынче в основном – ученые дамы) удовлетворяют свое личное любопытство. Практическая же психология отнюдь не безобидна, поскольку она не просто ориентируется на этого частичного человека, но – всей практикой своей работы – его консервирует, утверждает как норму человека, как единственно возможного человека. При этом как раз и оказывается удобным убеждение в том, что есть только одно «правильное мышление», одна «правильная логика» и что это – именно то мышление и та логика, которую господь бог соизволил дать традиционной естественно-ориентированной науке. Тогда как если попытаться реализовать здесь хотя бы ту же культурно-историческую точку зрения на человека, то следовало бы уже признать, что зачастую только условно можно называть одним словом то, что психопрактики имеют в виду, говоря о «человеке». Подобно тому, как у эскимосов, кажется, есть 154 разных слова для обозначения разного снега, и для человека – если психолог действительно хочет мыслить конкретно – следовало бы придумать 154 разных слова, чтобы не называть одним словом совершенно разные существа. Разные – в смысле своей душевно-духовной конституции и «законов» внутренней жизни.

И в этой-то связи следовало бы «восстановить» в их прежнем достоинстве некоторые важные сегодня для психологии слова, и – одним из первых, быть может, – слово «практика». Когда Платон говорит о практике как о «воспроизводящем самое себя нравственном деянии» или когда Фуко – апеллируя к Платону как к исходному пункту развития подобного взгляда на человека – говорит, что человек воспроизводит себя в качестве такового лишь благодаря внутренней работе над собой, работе, включающей и психотехнический план, но к нему не сводимой, – или когда он в своей «генеалогии субъекта» ставит вопрос о том, как человек внутри особого рода практик работы над собой конституирует себя в качестве «субъекта нравственной жизни», то, конечно же, и Платон и Фуко «практикой» называют не просто психотехническое «воздействие на» человека, но имеют в виду некие более широкие контексты жизни – жизни человека как духовного существа, его духовного пути. «Практиками» – в этом большом смысле слова – являются, прежде всего, конечно, те или иные формы эзотерической работы человека над собой. Но и «по сю сторону» можно найти примеры подобного рода Практик. В частности, так можно смотреть на искусство. И в ранних работах Выготского искусство рассматривается именно как такого рода Практика духовной работы человека над собой. В этом смысле ранние работы Выготского по «психологии искусства» могут быть рассмотрены сегодня как прообраз и парадигма того нового типа психологии, которую и можно было бы без оговорок называть «гуманитарной», как – говоря словами самого Выготского – своего рода «зона ближайшего развития» для современной психологии. И эту «гуманитарную» психологию следовало бы отличать от так называемой «гуманистической», которая на словах выставляя высокие гуманистические идеалы, на деле – своим реальным способом иметь с человеком дело – не только, сплошь и рядом, их перечеркивает, но и самым своим существованием закрывает для современной психологии возможность стать действительно психологией Человека, человека с большой буквы, человека «обетованного», стало быть, психологией пути к Человеку, психологией духовного – то есть инициального – опыта, психологией практик духовной работы.

«Гуманитарная психология» и должна извлекать те «опыты о человеке», которые есть в такого рода практиках, начиная от различных эзотерик и кончая искусством, равно как и эксплицировать ту «реальную психологию», которая также уже существует внутри этих практик, но существует в них в неявном и непрямом виде. Гуманитарная психология, которая в этом смысле является, по необходимости, также и феноменологической психологией, призвана извлекать и эксплицировать эти «опыты о человеке» в качестве «продолженного откровения» о человеке – для усиления его самопонимания.

И следующий шаг движения к полноценной гуманистической психологии должен состоять в попытке психолога встроиться в существующие практики работы с человеком, если они уже есть и если они допускают такое «встраивание», или же попытаться развернуть новые практики, но так, чтобы с самого начала быть включенным в них и влиять на их развертывание, а затем – извлекать и анализировать те опыты о человеке, которые в этих практиках получаются.

И последнее. Соответственно типам этих практик получаются не просто различные «психокультуры», «культуры психической жизни», но и – разные типы человека. И, стало быть, – соответственно этим разным типам человека – с необходимостью должны развертываться и различные типы психологии. Нет и не может быть одной психологии человека, ибо нет и не может быть одного человека. Первый фундаментальный водораздел проходит между обывателем и человеком духовной жизни, человеком пути. А, далее, различия устанавливаются соответственно типам этих путей. Так, можно показать, что различные типы психологии должны соответствовать манипулятивным способам работы и тем, которые условно можно назвать «майевтическими», – им должны соответствовать радикально различные типы как теоретической концептуализации, так и методологии практической работы с человеком. И они, в конце концов, упираются в радикально различные образы человека.