Белые цветы - Абдурахман Абсалямов

— Перестань реветь, без тебя тошно!

«Хлопьями… хлопьями снег летит…» Вот идиотская назойливая частушка. Впрочем, когда-то она, должно быть, имела свой смысл. Снег не вовремя — никому не нужен. Неполноценной слыла и та женщина, у которой родилась дочь. Ведь на девочку не полагалось земельного надела, и вообще женщина, особенно у мусульман, считалась «недочеловеком». И вот профессор Янгура, словно дервиш, твердит среди ночи свои заклинания. Его и злость душит и смех разбирает. Наконец он бессильно растянулся на кровати, крепко зажмурил глаза.

Сон был бредовый. На пороге стоит Саматов в рваной рубашке, босоногий. В руке — нож. Янгура испуганно вскрикнул, прижался к стене. Призрак исчез. Но появился другой — женщина в белом саване. «Я Дильбар Салимова, вы обо мне забыли?» — спросила она и тоже исчезла.

— Черт знает какая ерунда лезет в голову, — проснулся Янгура и вытер ладонью холодный пот.

Относительно Салимовой он никаких поручений Саматову не давал, но тот, как собака, умел угадывать и самые тайные, смутные его помыслы. В душе Янгуры в то время творилось всякое. Он не мог скрыть не только от себя, но и от наблюдательных людей, как ущемлено было его самолюбие, когда больная предпочла оперироваться у Мансура Тагирова. А от него, от Янгуры, ушла с операционного стола… Теперь Саматов, чтобы облегчить свою участь, а то и просто со зла, может, не моргнув глазом, заявить, что Янгура подбивал его внушить Салимовой недоверие к хирургу Тагирову. И Салаху поверят, ибо его заявление слишком походило бы на правду…

В клинику Янгура отправился с больной головой только к двенадцати дня. В народе не зря говорят: «Весенний снег сам себя съедает». Не осталось и следа ночной метели, снег весь растаял. На улице сыро, грязно.

В свой кабинет Янгура направился, как всегда, уверенными шагами. Будто и не было ночного бреда. И лицо у него по-прежнему надменное и холодное. Беспокойны только маленькие глазки. Но они ведь скрыты за стеклами очков.

В коридоре ему встретился Самуил Абрамович. Они поздоровались за руку. Янгура спросил, есть ли новости. Самуил Абрамович сказал, что в больницу поступил новый больной. Очень просит, чтобы его осмотрел Фазылджан Джангирович. Янгура сразу впал в сомнение: не подослан ли кем-нибудь? Поинтересовался, с каким диагнозом поступил больной. Услышав ответ Самуила Абрамовича, сказал: «Ничего, до завтра потерпит. Завтра осмотрю».

День прошел спокойно, вроде бы ничто не нарушало душевного равновесия. Но к вечеру опять нахлынула тоска.

Дома он принялся пить коньяк. Пил не закусывая. Когда вернулась откуда-то из гостей свояченица, он уже еле держался на ногах.

— Какой праздник? Чья свадьба, зятюшка? — насмешливо спросила Ильхамия, сняв пальто.

— Жизнь хороша — вот и праздник, милая свояченица!

Ильхамия захихикала.

— Не знала, не знала я, что и на липе родятся орешки, — и повела оголенными плечами.

— А ты не очень-то хвастайся передо мной своими прелестями, — пробормотал Янгура, уставясь помутневшими глазами на Ильхамию.

И до этого, разумеется, случалось, что он заглядывался на нее. Молодая и соблазнительная, к тому же умеет смело кокетничать. Как созревшая ягодка, она возбуждала аппетит Янгуры. Но до поры до времени он умел сдерживаться. А теперь…

— Весна, милая свояченица, весна!.. Кровь играет, не ручаюсь, что может случиться! — уже весело проговорил он и захохотал.

— Тебе полагалось бы знать, джизни, что может случиться, — ответила Ильхамия, играя глазами.

— Да ведь говорят — грешно любить свояченицу.

— Умные-то люди, джизни, другое говорят: «Грех — что спелый орех, всегда приятно разгрызть…»

Утром, проснувшись в одной постели с Ильхамией, Янгура вытаращил глаза. Он с ужасом глядел на нее. Казалось, он хотел бы задушить ее, растерзать на мелкие клочки… Потом Янгура залился неуемным, почти истерическим смехом.

6

Гульшагида, Алексей Лукич и Абузар Гиреевич только что вышли из здания городского комитета партии и, остановившись на широких ступенях портала, засмотрелись на площадь Свободы. Был серый, туманный, с теплым ветерком денек, какие бывают перед ледоходом на Волге. Нет ни дождя, ни мокрого снегопада, а тротуары и мостовая покрыты влагой. Прямо перед глазами — сквер, в центре — памятник Ленину, дальше — величественное здание Оперного театра имени Мусы Джалиля, левее — Дом офицеров. Все как бы реет в сером, легком тумане, и от этого очертания здания кажутся расплывчатыми, непомерно громоздкими. Но вот небо стало проясняться.

— А все же красива площадь Свободы! — говорил профессор. — Я давненько не бывал здесь. И вообще — молодеет Казань! Не правда ли, Алексей Лукич?

— Да, да, — рассеянно согласился Алексей Лукич. — Признаться, мне еще не до красот. Я не могу прийти в себя. Знаете, я шел сюда, ожидая взбучки, а нам пообещали пристройку нового крыла… Что-то не совсем понятное произошло в этом мире.

— Не думайте, что крыло уже пристроено, Алексей Лукич, — пошутила Гульшагида. — Это еще только начало, выполнена самая легкая часть задачи. Я сужу по небольшому опыту строительства у нас в Акъяре… Прошу вас, Абузар Гиреевич, и вас, Алексей Лукич, давайте продумаем проект до мелочей. Вы же лучше меня знаете, что нужно для нашей больницы, чтобы она стала самой современной. Позже, когда начнутся строительные работы, менять что-либо в проекте будет очень трудно, а то и невозможно. Если будем дремать, так решение горкома может остаться только решением.

— Вы, Гульшагида Бадриевна, очень уж спешите и передохнуть не даете, — усмехнулся Алексей Лукич. — Все же не забывайте, — мы с Абузаром Гиреевичем не столь молоды. Если побежим во всю прыть, так можем ноги протянуть.

Они вместе пересекли улицу. Здесь Алексей Лукич и Гульшагида сели в трамвай и поехали в больницу, а профессор решил пройтись до дома пешком. Прощаясь, он напомнил Гульшагиде:

— В воскресенье ждем вас. Приходите пораньше, надо потолковать и о вашей учебе. А то, я вижу, Алексей Лукич собирается запрячь вас в администраторскую работу, да еще, чего доброго, прорабом сделает.

Михальчук промолчал. Но в больнице он все же не утерпел и сказал Гульшагиде:

— Я понимаю Абузара Гиреевича. Он хочет поскорее усадить вас за научную работу. Дело доброе. Но вы, Гульшагида Бадриевна, не покидайте меня в эти трудные дни. Мне без вас трудно вытянуть стройку.

— Вместе начали — вместе кончим! — заверила Гульшагида, тронутая этой просьбой главврача.

Воскресенье, о котором напоминал Абузар Гиреевич, подкрадывалось незаметно. Перевернув листок календаря, Гульшагида задумалась: что сулит ей этот день? Она давненько не видела Мансура. В тот неприятный вечер, когда она буквально сбежала от подвыпившей компании и резко, теперь уже, ясно, навсегда, поссорилась с Янгурой, она позвонила Мансуру. В несколько смягченном виде рассказала, что произошло. По голосу Мансура поняла, что он обижен, но, кажется, верит ей.

Всего лишь кажется… Очень нелепо получилось с этой вечеринкой. Да, ее пригласил хорошо знакомый врач железнодорожной больницы, где ей приходилось часто бывать: «У моих близких друзей — семейный праздник: день рождения хозяйки. Не откажитесь разделить компанию, одному что-то скучновато». Он просил так настойчиво, что отказать трудно. В этот день Гульшагиде было тоскливо: Мансур дежурит всю ночь. И она согласилась. Теперь уже поздно раскаиваться… Она и не подозревала, что на вечеринке будет Янгура. После выяснилась подлая игра Янгуры. Оказывается, это он упросил врача позвать Гульшагиду якобы для того, чтобы доставить ей приятную неожиданность. «Не говорите ей, что я буду здесь», — просил Янгура. И врач, сам того не зная, сыграл на руку Фазыл-джану.

При виде Янгуры Гульшагиде надо было бы немедленно уйти. Но это казалось неуважительным по отношению к хозяевам. Да разве могла предположить Гульшагида, что произойдет дальше. А дальше, в разгар вечеринки, один из друзей Янгуры произнес этот тост.

Сумеет ли Мансур стать выше этого неприятного случая? Поверит ли он до конца?.. Да и сама она правильный ли сделала выбор? Ведь у Мансура маленькая дочка. Сумеет ли Гульшагида заменить ей мать? Очень мучительны были все эти сомнения.

Во второй половинё дня Гульшагида все же отправилась к Тагировым. Все были очень приветливы, и Мансур тоже. Тревоги Гульшагиды словно остались за порогом гостеприимного дома. Она и не замечала, как шло время. Пили чай, расхваливали приготовленные Фатихаттай замысловатые печенья. Долго сидели впятером, увлеченные застольной беседой. Потом профессор играл на рояле, Гульшагиду попросили спеть. А Гульчечек потешно плясала. Все было как в родной семье.

Но вот Абузар Гиреевич поднялся с места, пригласил Гульшагиду в свой кабинет. Он заговорил о диссертации Гульшагиды. Говорил-так горячо и убежденно, что Гульшагиде захотелось немедленно бросить всякую другую работу, приняться за диссертацию.