Главный рубильник (сборник) - Сергей Малицкий

«Лопух», – выругал себя Федор, прислушался к стариковскому покашливанию во дворе и неожиданно улыбнулся. Вколоть бы самому себе порцию этих таинственных наномодулей на старости лет, чтобы вспомнить ощущения, которое может дарить молодое и послушное тело. И тут же добавил шепотом, вспомнив предстоящий ему доклад – «Бред, абсолютный бред».

Уже ночью, когда почти начало сереть небо от раннего июньского утра, Федор встал, нащупал босыми ногами сандалии, едва не опрокинул ведро и, чертыхаясь, вышел во двор. Висевшая над головой чуть обгрызенная Луна сделала ночь светлой, и в этом сумраке у калитки на колоде сидел Михалыч. Федор невольно сделал шаг в его сторону и замер. Михалыч сидел неподвижно. Как истукан. И смотрел на Федора или на дверь дома. Только глаза на его теле жили. Но жили они не какими-то едва заметными движениями, а блеском. Глаза блестели черными живыми провалами, словно по их гладкой поверхности стекала и пряталась под веки влага. Федор сделал шаг назад, вновь замер, чувствуя, как сжимается сердце и корни волос взбугриваются мурашками, и убрался обратно на веранду.

Утром он неожиданно уснул, но вскоре был разбужен голосами во дворе, встал, умылся у бочки с дождевой водой, увидел Семена. Тот вгляделся в его лицо, нахмурился, вздохнул.

– Значит, совсем уже не действует? Здесь, на колоде?

Федор кивнул.

– Он тут каждую ночь сидит. И зимой и летом. С тех пор как отца похоронили, – объяснил Семен.

– Это словно и не он был, – ответил Федор.

Как-то тихо позавтракали, попили чаю. Дед тоже был молчалив, хотя все уже успели привыкнуть к его зубоскальству. Добродушному подтруниванью с оттенком превосходства пожившего человека.

– Ну, что внук? – весело спрашивал он Семена, шутливо расстегивая ремень на штанах. – Дашь правнучку на перевоспитание?

– Надо подумать, – корчил серьезную мину Семен.

Оленька начинала возмущенно повизгивать, но уже без вчерашнего энтузиазма. Ну, вот чаепитие закончилось. Семен принял у деда несколько банок варенья, обнялся и поспешил к машине. Заурчал двигатель, Федор, который уселся на заднее сиденье рядом с Валентиной, обнял ее, оглянулся и увидел у калитки деда. Он стоял маленький, сморщившийся, сутулый и даже смахивал с лица слезу. И все вчерашнее вновь показалось ему каким-то сумасшествием.

– Почему он не отходит от дома? – спросил Федор.

– Не знаю, – пожал плечами Семен. – Здесь он пришел в себя. Когда утенок выбирается из скорлупы, он считает матерью первый увиденный движущийся предмет. Возможно что-то подобное.

– Ха-ха! – взвизгнула Оленька на заднем сиденье. – Дед утенок!

Тамара наклонилась вперед и бросила на колени Семену электрошокер.

– Больше не поеду сюда.

Сказала и отвернулась к окну. Федор оглянулся. Валентина смотрела на Семена с недоумением, но, поймав взгляд мужа, улыбнулась, пожав плечами.

– Значит, я поеду один, – спокойно ответил Семен.

– Это ничего не значит, – вдруг сказал Федор. – Запретами нельзя ничего остановить. Это неправильно. Наука не может существовать в каких-то границах.

Семен посмотрел в зеркало заднего вида.

– А что делать с Михалычем?

– Ничего, – развел руками Федор. – Пусть и дальше … процеживает все через капрон.

– Однажды ему это надоест, – ответил Семен.

2004 год

Керамическое либидо

Можете считать это байкой. Да, верить моим россказням никто не заставляет. К тому же даже после глотка коньяка на морозе не до разговоров. Хотя, слушать меня мороз не мешает. Не так ли? С коньяка, кстати, все и началось примерно лет так десять назад. Именно с бутылкой коньяка и фингалом под глазом, скажем так, некто Иванов пересек полстраны и позвонил в дверь старому приятелю. Как раз под Новый год. Примерно в это самое время. Приятель, доложу я вам, визиту обрадовался не слишком, поскольку делил предвечернее время с весьма миловидной особой, но дверь открыл. Девушка оставила друзей наедине, отправившись с язвительной улыбкой к телевизору, а хозяин начал вежливые попытки от внезапного гостя избавиться. Во-первых, он отказался пить с Ивановым коньяк, вежливо запихав бутылку обратно в карман ивановского пальто. Во-вторых, он с плохо скрываемым раздражением выслушал подробный рассказ Иванова о его непутевой семейной жизни, осторожно потрогал поставленный женой фингал, не оценил сдержанность несчастного, не убившего в ответ проклятую, и спросил в лоб, чего Иванов конкретно хочет от бывшего институтского друга. Тут потерпевший и раскрыл карты.

Оказывается, он пронюхал, что некоторые институтские разработки его приятеля, которого весь курс числил гением, были тем завершены и даже успешно испытаны. Приятель нахмурился и неохотно признался, что определенные успехи достигнуты, но дело щепетильное, разработки ведутся большей частью в неофициальном порядке и вообще за подобные изобретения и голова может с плеч слететь. В ответ Иванов схватил приятеля за грудки и взмолился, чтобы тот помог ему непременно, так как жить с террористом в юбке он больше не намерен, к холостой жизни не приспособлен, а найти свою действительную половину собственными силами не в состоянии, да и ошибиться боится. Совсем помрачнел приятель, понял он, что кто-то все-таки пронюхал о его секрете. Да, сказал приятель после некоторого раздумья, каждый человек имеет так называемый порог совместимости, иначе говоря, коммутативную индивидуальность, и ее можно не только установить, но и использовать. Но в этом и вся проблема. За нарушение права личности на свободное волеизъявление можно ведь и срок получить. Это же, считай, психотропное оружие!

Тут Иванов и вовсе припер приятеля к стене. Используй, говорит, свое психотропное оружие для моей пользы, а то я сейчас к твоей девчонке пойду и распишу ей, каким образом она тут на краю страны оказалась и почему влюбилась в близорукого лабораторного крысака. В этом моменте беседы приятель дал окончательную слабину и снял с антресоли коробку, из которой достал, представьте себе, керамический объект, изображающий сами знаете что.

Да-да. В самом деле. Не удивляйтесь. Иванов тоже удивился, а приятель ему шепотом объяснил, что это есть тот самый прибор, который одну единственную половину Иванова к себе приманит, да еще и влюбит. Оскорбился, было, Иванов, зашипел, что в протезировании не нуждается, да только приятель в свою очередь к стене его припер. Смотри, дурень, в корень, прошептал и объяснил, что по прямому назначению данный артефакт не использовался ни разу, а выбор странного оформления прибора обусловлен компактностью, керамическим корпусом, позволяющим без помех передвигаться его обладателю через решетки металлоискателей, и запредельной мощностью источника питания. Выцарапал из визитки Иванова приятель его личный чип, впихнул в прорезь на изделии и показал на какое деление тумблер выставить. Тут конечно Иванов как бывший технарь спросил, что будет, если он тумблер неправильно выставит, на что получил ответ, что положение один – заводское для отвода глаз, в нем кроме нагрева и вибрации ничего нет, два – то самое нужное Иванову, а три – служебно-испытательное, для тестирования и проверки, оно вовсе рядовому пользователю не нужно. Усомнился Иванов в компактности прибора, с трудом подбросил его на ладони, однако к дверям, к облегчению приятеля, направился, намереваясь, по всей вероятности, остаток праздника провести в поисках личного счастья. Но в прихожей Иванов вдруг остановился и недоверчиво спросил, а как собственно все происходить будет? А просто, объяснил ему приятель, включаешь и ждешь. Половина твоя рано или поздно, за час, за день или за неделю, используя транспортные артерии планеты, до тебя доберется и уже не отстанет. Тут приятель взял с Иванова страшную клятву о неразглашении и немедленном возврате прибора по достижении результата и в спину вытолкал на улицу.