Ради милости короля - Элизабет Чедвик

Взгляд Роджера упал на королевского пажа, который прислуживал за высоким столом и исполнял свои обязанности проворно и скрупулезно. Его темные волосы блестели на фоне роскошной красно-золотой котты, и Роджер узнал ловкие движения его пальцев, потому что видел их дома каждый день, когда Ида орудовала иглой и плела тесьму на станке. Прежде Роджер был слишком занят, чтобы заметить мальчика, но теперь обратил на него внимание, и тело напряглось, инстинктивно готовясь к отпору. Мальчик поднял глаза и уставился на Роджера, словно притянутый магнитом, и Роджер испытал потрясение, потому что глаза у пажа были совсем как у Иды… и в то же время совершенно другими, потому что Ида всегда смотрела с теплом и любовью, а взгляд мальчика был холодным и враждебным. Почему ребенок так смотрит на него? Неужели знает, кто он такой?

Прозвучали фанфары, и Роджер вернулся к своим обязанностям, поскольку на помост несли новое блюдо. Пока Роджер удостоверялся, что жареный павлин, раскинувший радужный веер хвоста, находится в полном порядке, мальчик исчез.

Роджер встретил его снова чуть позже, когда проверял подносы, отправленные в женский зал. Юный Уильям Фицрой подглядывал в открытую дверь, изучая собравшихся дам. Что-то в его позе говорило о неутолимом душевном голоде, и укол сочувствия застал Роджера врасплох. Мальчик напоминал его самого в детстве. Он тосковал по тому, что давно утратил.

Словно ощутив его присутствие, мальчик обернулся, и его лицо залила краска. Он бросил на Роджера взгляд, полный вины, вызова и злости.

Роджер помедлил, не зная, что сказать. Он никогда не терялся в общении со своими детьми, но это был не его сын. Он чувствовал неприязнь, хотя знал, что не должен, поскольку ребенок ни в чем не виноват. Грех на Генрихе.

– Красивая котта.

Мальчик выпятил подбородок:

– Ее подарил мне мой брат-король.

Роджер поднял бровь, заметив ударение на последних двух словах. Поведение мальчика могло быть вызвано уязвленной гордостью или означать, что он попросту надменный щенок.

– Рад, что он заботится о вас, – произнес Роджер. – Наверное, вы важная персона при дворе?

– Я скоро стану оруженосцем, – похвастался мальчик и посмотрел Роджеру за спину, откуда неспешно подошел брат короля Иоанн, граф Мортен, подтягивая брэ, как будто только что из уборной.

– Милорд… – Роджер обернулся и поклонился.

– Обожаю семейные сборища, – небрежно заметил Иоанн и положил руку на плечо мальчика. – Чем занимаетесь, братец? Отлыниваете от работы, чтобы подглядывать за женщинами в замочную скважину? Ай-яй-яй. Вы должны предоставить это мужчинам постарше, таким как милорд Биго, которым есть чем удовлетворять свои желания.

– Я не… Я просто… – Лицо Уильяма стало одного цвета с коттой.

– …Немного перевел дыхание, – поспешил на помощь Роджер, с упреком покосившись на Иоанна. – Всегда полезно знать, что происходит вокруг. Что до подглядывания в замочную скважину… я предоставляю это тем, кто находит подобные занятия интересными.

Иоанн на мгновение прищурился, но предпочел рассмеяться и игриво пихнул брата:

– Брысь отсюда, плутишка. Бегом!

Уильям нырнул под руку Иоанна и умчался в направлении Руфусхолла. Уперев руки в боки, Иоанн усмехнулся ему вслед:

– Почти люблю мальца. Мой отец всегда был добр к щенкам, которых ему рождали шлюхи. Скажите своей милой женушке, чтобы не беспокоилась. Ричард позаботится о нем, поскольку этого желал наш отец, а если ответственность ляжет на мои плечи, я сделаю то же самое… в память о нем.

– Благодарю, сир, – сухо произнес Роджер и сдержался, хотя ему больше всего на свете хотелось повалить мерзавца и наступить ему на горло.

Иоанн славился злым языком и нечестным поведением. Он никогда не шел прямо, если имелась возможность вырыть подземный ход, и каждое его слово заставляло чье-то сердце кровоточить.

Однако, когда Иоанн отправился своей дорогой, Роджер сообразил, что принц, возможно, задержался у женского зала, испытывая соблазн взглянуть на мать, которую почти не знал. Нельзя вернуться и наверстать потерянные годы, но, если двигаться дальше без них, удержать на плечах вес жизни нелегко. Его собственная мать пропустила коронацию, но Роджер понимал, что мог точно так же смотреть в эту дверь.

Уильям прислонился к стене одной из служебных построек, помертвев от унижения. Он хотел всего лишь взглянуть на женщину которая родила его, чтобы запечатлеть ее образ в памяти. С тех пор как Годьерна рассказала мальчику, кто его мать, он представлял ее прекрасной бесплотной дамой, кем-то вроде Царицы Небесной, на которой его несчастный отец не мог жениться, поскольку Алиенора не давала ему развод. Они с Идой питали друг к другу истинную любовь, и она вышла замуж за Роджера Биго только потому, что так было удобнее. Дети от этого брака были плодом чувства долга, а не любви, в отличие от него, и кровь их была не такой благородной. Уильям слышал, что Биго ведут род от простого, бедного рыцаря, состоявшего на службе у епископа Байё, в то время как его происхождение поистине королевское. Его отец был королем, единокровный брат – король. Если бы отец развелся с Алиенорой и женился вновь, Уильям сам мог бы стать наследником трона.

Все, чего он хотел, – взглянуть на свою мать и узнать, пробудит ли ее вид какие-либо воспоминания. Но он не смог найти ее среди множества женщин в мерцающих шелковых платьях. Кровь не заговорила в нем, и это неприятно напомнило то время, когда он тщетно гадал, кто из окружающих женщин его родительница, хотя все они были ему чужими. Уильям мог спросить, но стеснялся, не желая выставлять напоказ свою уязвимость. А теперь он бесконечно унижен, поскольку за подглядыванием его застали брат и муж его матери… человек, за которого ее выдали замуж. Мальчик вспомнил жесткий взгляд серо-голубых глаз и поджатые губы. Разве она может быть счастлива с ним? Уильям сказал себе, что его отец принял верное решение. Он не хотел бы жить в глуши с выводком сопливых братьев и сестер. Роджер Биго говорил по-французски с густым норфолкским акцентом. Наверняка он позволяет свиньям бродить по своему убогому дому. Если бы Уильяма воспитывал Биго, он был бы уже наполовину крестьянином. Мальчик прижался лбом к стене, стиснул кулаки и сказал себе, что ему досталась лучшая доля и добрый ломоть пирога. Но не помогло. Он все равно ощущал себя несчастным, как голодная бездомная дворняжка.

Уильям зажмурился, подождал, пока слезы не отступят, отряхнул котту и вернулся к своим обязанностям. Подбородок он задирал высоко, а глаза держал опущенными. Он заставил себя сосредоточиться на деле, как будто в его жизни не было ничего важнее, чем уносить и приносить кувшины и акваманилы[26]. В некотором роде так и было, потому что это давало гарантию стабильности, точку опоры в водовороте.