Эрика - Марта Шрейн

Попов стоял рядом с племянницей, Римма плакала. Ей было жаль подругу.

Гедеминов спиной чувствовал присутствие Попова. И вдруг услышал рядом его скрипучий голос — Попов кого–то спрашивал:

— А что случилось–то? Говорят, ее подружка Ирина знает все, — осторожно прощупывая ситуацию, спросил Попов женщину.

— Да нет. Я слышала, что девушка говорила следователю. Мать Инны поссорилась с дочерью и спросила о ней Ирину. Они вместе стали ее искать. Татьяна решила, что дочь от нее прячется на мельнице. Там они Инну и обнаружили. Ирина прибежала звать на помощь. Люди выскочили, кто–то снял ее с петли. Отрезал веревку, но было уже поздно.

— А мать, эта сумасшедшая, может что говорила? Что, Инна и вправду ее дочь? У них же разные фамилии, — продолжал расспрашивать Попов.

— Конечно, дочь. Татьяна кричала: «Доченька, моя любимая, не будем никогда ссориться». И знаете, Анатолий Севастьянович, она кричала, что Инну вроде как собственный отец изнасиловал. А у девочки и не было вовсе отца. А может, и был. Разве сейчас узнаешь? Теперь ей уже никто не нужен.

Попов сказал:

— Она же тронулась умом. Мало ли о чем могут кричать безумные?

— Да, конечно, обычно сумасшедшие говорят все, что приходит в голову, — соглашалась женщина.

— Так как стало известно, что это ее дочь? Они давно вместе живут? — продолжал допытываться Попов.

— Женщины говорили о каких–то родинках, приметах… — отвечала женщина.

— Значит, дочь… Кто это знает? Ну, я пошел, — сказал женщине Попов и быстро ушел.

Гедеминов подумал, глядя ему вслед: «Совесть мучает только того, у кого она есть».

* * *

Недели через три побежали ручьи. В обеденный перерыв молодые рабочие фабрики стали выходить погреться на солнышке и покурить. Эрика тоже уже выбегала раздетой во двор фабрики. День был субботний, и настроение у людей перед выходным днем было хорошее. Но сегодня что–то происходило во дворе. За углом отчаянно ржала лошадь. Эрика пошла туда посмотреть. Она увидела, что завхоз Попов изо всех сил стегает кнутом молодого жеребца, привязанного к столбу, приговаривая: «Я тебя обуздаю, скотина». Дед–чеченец попытался его остановить:

— Зачэм кон биешь? Ты плёхой чэловэк!

Эрика вбежала в цех и закричала:

— Александр Павлович! Идите скорей! Там завхоз Попов коня бьет!

Гедеминов бросил свою работу, которую он не оставлял даже в перерыв, и поспешил на улицу. Растолкал рабочих, подскочил к Попову и вырвал у него из рук кнут. Попов закричал:

— А–а–а! Князь! А ты знаешь, что он меня лягнул по той ноге, что ты покалечил?! Что, тебе жалко коня? Вот так вы гражданскую и проиграли — добренькие были.

Сдерживаясь, Гедеминов сказал:

— А при чем здесь этот молодой жеребец?

Жеребец, весь в пене, с одной стороны привязанный к подводе, а с другой — к столбам, топтался на месте и жалобно ржал.

— Да он же племенной! — заметил Гедеминов.

Попов возмутился:

— А ты, что ли, за хозяйство отвечаешь? Подохла старая кобыла. Вот мы с начальником милиции и реквизировали эту скотину у цыган для нужд фабрики. Все равно ворованный был. Какая разница, может, и племенной? А на чем резиновые отходы с фабрики вывозить прикажешь? Племенной. Отстал ты, князь, от жизни, сидя в лагере. Теперь трактора на первом месте, а не кони.

— Ладно, Попов, оставь жеребца в покое. Я его после работы объезжу и запрягу в подводу, — мирно, сдерживая ненависть, говорил Гедеминов.

— Объезжай, коли жалеешь его. А по мне, так быстрей кнутом объездить, — усмехнулся Попов, и направился к конторе, прихрамывая сильнее, чем обычно.

Старый Ахмед рассерженно говорил:

— Савсэм звэр человэк. Биёт такой красывый кон! Зачем мусор возит такой залотой кон?

Гедеминов осторожно подошел к жеребцу и стал ласково уговаривать: «Марс, Марс, ты хороший, ты красивый. Не бойся. Все будет хорошо». Он гладил и приговаривал, пока тот не успокоился.

Эрика, уже изрядно замерзшая, попросила старика Ахмеда:

— А можно, когда он станет смирным, я буду его пасти? В степи уже старая трава из–под снега видна, да и молодая, наверное, тоже. Можно?

Старик, все еще расстроенный, спросил:

— Развэ ти умеэшь эздить? А–а–а?

— Умею! Я в цирке у дяди Эдуарда научилась. Можно? Я хорошо езжу на лошади… — заверила его Эрика.

— Надо посмотрэт, чтобы он тэбя не убил. Видыш, он малодой, горачий. А ти развэ джигит? Понесет он и тэбя убьет.

Гедеминов уговаривал жеребца, а тот, возбужденный, все еще перебирал ногами, оскорбленный кнутом. Когда конь присмирел, Гедеминов подошел к старику и сказал:

— Дед, не расстраивайся, все в порядке. Пусть пока постоит. Я его чем–нибудь накрою. А смена закончится — займусь им.

Он повернулся к рабочим, открыл портсигар, угостил их папиросами и пошел в цех. Рабочие одобрительно глядели ему вслед.

Эрика пошла за отчимом и стала просить сшить для нее дамское седло. Она вообразила, что теперь у нее есть свой конь, которого по утрам и в воскресенье она сможет пасти в степи. Гедеминов обещал ей, и она, радостная, пошла на рабочее место. Загудел фабричный гудок — перерыв закончился.

Старик–чеченец ходил вокруг присмиревшего жеребца, продолжая говорить почему–то на русском языке:

— Как такой бешеный кон будэт отходы возит? Он подвода понесет, все будэт падат. Весь резина раскидаэт. Я старый… Эх! Зачэм живу?

Но пришел Гедеминов успокоил старика:

— Ничего. Я его объезжу. Пойдем за ворота, убедишься. А рано утром погоняю его по степи. Он устанет и целый день смирный будет. Поработаю с ним недельку.

За воротами он осторожно набросил седло на присмиревшего жеребца, закрепил его и вскочил в седло. Жеребец встал на дыбы, потом понес. Старик от восторга зацокал языком: «Какой смелий! Настоящий джигит. Вот малодэц! Как маледой! Нэт, нэ сбросит, нэ сбросит кон его!»

Когда Гедеминов через два часа вернулся на фабрику, старик спросил:

— Ти наверное воевал саблэй, да?

— Да, дед, воевал. Я воевал, ты не воевал, а оба оказались здесь. Оба на фабрике работаем, хотя я князь, а ты уже старик, — говорил он, снимая седло с присмиревшего жеребца.

— Ти киняз? Ти болшой человек, умний, сильний. Киняз, киняз, — восхищенно повторял старик. — Тэпэр другой власт. Тэпэр нужьно мольчат.

— Ты прав. А за жеребца не переживай. Завтра я запрягу в телегу этого красавца. Жаль, жаль такое чудо унижать, заставлять резиновые отходы возить. За него на международном аукционе золотом заплатили бы … — Гедеминов похлопал жеребца по крупу. Тот затанцевал на тонких ногах и вытянув лебединую шею, громко заржал.

— Ээх! Я дольжэен на фабрык работат, киназ дольжен и кон золетой тожье должен. Увсе у это власт кувырьком. Хачу скарэй на Кавказ, — тяжко вздохнул старик.

— Уедешь, уедешь. — Гедеминов обтер жеребца, завел в конюшню, накрыл его попоной и уже там прижался к морде коня: — Марс, если бы ты был моим, я бы тебя лелеял и холил. — Конь напомнил ему о юности. И успокаивая коня, он успокаивал в первую очередь себя: — Но ты не переживай, у тебя будет замечательная хозяйка. Прощай, до завтра.

Конец второй части.

Часть 3

Последний рыцарь

«Всякому счастью должно

предшествовать несчастье»

Любовь Эрики

Жизнь Эрики была заполнена до отказа. Изучение русского языка и литературы, немецкого языка, плетение вологодских кружев — в этом ее наставницей была Мария Ивановна — а по утрам и вечерам — скачки на Марсе. Поздно вечером Эрика приходила в общежитие и буквально падала от усталости. По воскресеньям Гедеминовы брали ее с собой в театр или в гости. Та среда, в которой вращались Гедеминовы, возвышала ее. Другая же постоянно унижала. Все чаще она встречала Женю у дверей общежития пьяным. Однажды его мать вместе с Риммой пытались увести его домой. Они не видели, как подошла Эрика, но она поняла, что речь идет о ней: «Сынок, эта девка не заслуживает тебя. Послушай Римму, она говорит правду. Зачем тебе распутница? Она не одного тебя дурачит. Не ходи к общежитию. Стыдно же перед людьми…» — говорила Жене мать.

— Ирина не распутная… Это твоя Римма слухи распускает. Ирина — самая лучшая девчонка на земле, — заплетающимся языком говорил Женя.

Римма разозлилась и стала громко кричать:

— Ну, немецкая овчарка, если увижу ее рядом с Женькой хоть один раз — она пожалеет!

— Ничего ты ей не сделаешь. Потому что я ее люблю. Поняла? Люблю. Я за нее жизнь отдам… А ты, сука, уходи. Даже этот уголовник сапожник за нее горой. Потому как она еще девчонка.

— Какой еще сапожник, что ты плетешь? Иди проспись, — просила парня мать.