Мера Любви - Франц Энгел

— Что это с ним? — спросил де Бельвар.

— Вы не знаете еще? — удивился де Бретейль. — Король Франции запретил нашему королю приближаться к себе, даже здороваться, не то что заговаривать. Я сам слышал: Филипп видеть Ричарда не желает. Это все из-за приезда того монаха, разругались они в тот день страшно. Теперь наш король не может прибить Филиппа и лупит всех, кто ему под руку попадется.

— Не всех, — подъехал к ним граф Шартрский. — Только тех, кого подозревает в излишней близости с королем Франции.

— Филипп и де Баррэ? Глупости! — фыркнул де Бретейль. Граф Шартрский сделал молодому человеку знак молчать, а де Бельвар попрощался с ними, чтобы найти Джованни и поскорее удалиться, лишний раз продемонстрировав тем свою сдержанность, ибо он всегда охотно выслушивал сплетни, но никогда не распространял их, и потому прослыл за человека равнодушного к слухам.

Менее всего графу хотелось бы, чтобы король Англии прибежал к иоаннитам плакаться. Напрасно он этого опасался, Ричард не пришел, и де Бельвар слышал только, что Филипп отослал от себя несчастного Гийома де Баррэ, ибо, по утверждению людей осведомленных, не желал держать его при себе против воли и вопреки запрету английского короля. Ричард Плантагенет больше ни на кого не напал, не ударился в разгул и не написал с полдюжины песен о жестокости и несправедливости Филиппа, он сделал нечто совершенно неожиданное в подобных обстоятельствах: без облачения и с тремя хлыстами в руке король Англии принес публичное покаяние, отбивая земные поклоны перед епископами, совершающими богослужение в английском лагере, и каялся он с великим смирением и сокрушением сердца.

— Виновен я, виновен, и огромна вина моя, и грехи мои велики, порок увлекает меня, и я не противостою ему, — скулил Ричард. — Грешу я против природы, и оттого Господь карает меня потерею разума моего и воли моей! Отвергаю я мерзкие свои прегрешения, больше никогда в жизни не взгляну я ни на одного мужчину, ни на обычного, ни на красивого, ни на зрелого, ни на молодого. Молю о подобающей мне епитимье, чтобы восстал я от своего падения и укрепился духовными дарами Господними по покаянии своем не впадать более во грех! Всем сердцем желаю я сделаться достойным сыном Матери Церкви, ибо взыскую милости Господней попустить мне, недостойному, отвоевать Святой Град Иерусалим!

А народ и солдаты с изумлением взирали на самобичевание своего короля.

— Это у них семейное, — заявил герцог Бургундский де Бельвару, когда они вечером того же дня возвращались с совместной охоты. — Всегда-то сначала анжуйцы грешат, а потом каются.

Джованни опасался лишь одного: если английскому королю вздумалось вдруг заделаться праведником, не принялся бы он, чего доброго, пока не минует этот его стих, насаждать среди своих людей благопристойные нравы, как он их себе сейчас представляет.

ГЛАВА LVII

О том, как Джованни и де Бельвар расстались

Ричард впал в черную меланхолию, куда более жестокую, нежели любая из тех, что он испытывал до сего злосчастного времени. Сначала он стремился лишь к одиночеству и бездействию, потом ему надоело угрызаться и посыпать голову пеплом, он принялся строить некие планы, ради чего списался с Танкредом Сицилийским, уговорился даже о встрече с ним А так как Филипп при этом оставался в совершенном неведении относительно намерений Ричарда, весьма оправданно представлялось ему, как королю Франции, обеспокоиться предметом этих переговоров, тем более, что он сам недавно имел неудовольствие отвечать на письма Танкреда, содержание которых не было, в свою очередь, известно Ричарду.

Дело в том, что Генрих VI, германский император, наследник Фридриха Барбароссы, по праву жены своей Констанции, происходящей из семьи сицилийских королей, собирался отвоевать Сицилию у Танкреда, незаконнорожденного, а потому очень непрочно сидящего на своем троне. У Танкреда были все основания бояться Генриха, и он захотел заручиться поддержкой крестоносных армий против немцев. С Ричардом Английским король Сицилии уже подписал договор о военной взаимопомощи, ему оставалось обратиться с той же просьбой ко второму королю-паломнику — Филиппу Французскому. Филипп отказал Танкреду, заявив, что не намерен поддерживать ни его самого, ни Ричарда, буде тот решит воевать с императором Генрихом. Танкред тогда задумал раздуть ссору Ричарда с Филиппом, ради того, чтобы задержать первого с его армией на Сицилии, тогда как второй при таком раскладе мог бы убираться на все четыре стороны. Преследуя свои недальновидные цели, Танкред, когда король Англии явился на встречу с ним в Катанью, постарался оговорить короля Франции, как только мог, представив Ричарду все в таком свете, будто Филипп отказывается оказывать своему товарищу по походу вообще какую бы то ни было поддержку и скорее готов вступить в союз с недругами английского короля, нежели с его друзьями. Эффект оговора оказался слишком велик, Ричард думать забыл о Танкреде, одна у него была забота, одно несчастье — Филипп. Он оставил короля Сицилии всецело на произвол судьбы, бросился обратно в Мессину, трясясь от злобы и воображая себе Филиппа изменником и предателем. По приезде король Англии закатил королю Франции жуткий скандал, обвинив его в союзе с Танкредом против него, Ричарда.

— Вы собираетесь пойти на меня войной? — возмущался король Англии.

На это более чем нелепое обвинение Филипп сперва и не нашелся, что ответить, но оскорбленный в лучших чувствах, накинулся на Ричарда, припомнив ему многие прегрешения, совершенные им, неблагодарным, против своего друга и сеньора; тут ни с того ни с сего явились и претензии по поводу бесчестия сестры Филиппа, несчастной Алисы, ричардовой невесты, соблазненной своим будущим тестем, отцом Ричарда, и выяснение статуса маленького Артура, сына ричардова брата, Жоффруа Бретонского, которого Ричард не желал видеть своим наследником.

— И вы еще осмеливаетесь обвинять меня в вероломстве? — воскликнул Филипп. — Каждому видно, кто не слеп; вы приписываете мне свои намерения, ибо стремитесь найти предлог для войны со мною!

Брошенное в запале обоими королями слово «война» разнеслось над обеими армиями. Тревога поселилась во всех сердцах: короли Англии и Франции вздумали воевать между собой на Сицилии. Сколь бы невероятно ни выглядело подобное заявление, сам воздух сделался напряженным, словно легковоспламеняющееся вещество, к которому стоит поднести лишь малый огонек, как оно все вспыхнет огромным пламенем, и довольно было бы пьяной драки, чтобы началась настоящая бойня.

Видя, сколь безрассудно ведут себя короли, де Бельвар вынужден был поспешить с отсылкой Джованни в Рим. Одним пасмурным тревожно ветреным утром середины марта, когда они оставались еще в постели, граф произнес, запинаясь от волнения:

— Любовь моя, жизнь моя, то, что я скажу сейчас, покажется вам нелепым, недостойным, вообще не подлежащим обсуждению, и мне столь же сложно выговорить эти слова, сколь вам их выслушать, но я должен сказать: Жан, милый, вам надо уехать.

Джованни высвободился из-под руки де Бельвара, и граф не смог выдержать его изумленного и отчаянного взгляда.

— Я долго думал, прежде чем предложить вам это, — сказал он, прижимая к себе Джованни и целуя его в волосы. — Я вас слишком люблю, чтобы брать с собою на войну. Вы не умеете драться, от вас в Святой Земле не будет никакого толку, сами понимаете, верно? Тащить вас в самое пекло только ради собственного удовольствия? Да это с моей стороны было бы не то что глупостью, самой настоящей низостью! Любимый мой, в Палестине не только оружие станет угрожать вашей жизни, но и всяческие болезни, архиепископ Кентерберийский вот недавно умер от какого-то мора, война есть война, меньше всего найдется на ней место подвигам, о которых поют трубадуры, куда чаще война — это грязь, вонь, все мерзости, какие только может произвести на свет человек, а вы у меня такой нежный, Жан, разве сможете вы, скажем, есть тухлое мясо, если придется?

— Да, — сказал Джованни твердо, хотя де Бельвар сумел уловить неуверенность, спрятавшуюся за этим однозначным ответом, — я на все готов, лишь бы быть рядом с вами.

— Нет, нет, я не то хотел сказать, — замотал головой граф, — не совсем то. Речь не о вашем благополучии, вернее, и о нем тоже, но не только, я о себе беспокоюсь. Жан, любимый, умоляю вас пожертвовать собою ради меня. Я не желаю терять вас в этом походе, не хочу хоронить вас там, милый мой. Да, я такой, малодушный, самовлюбленный, только о своей выгоде и думаю, но я не смогу вас пережить, просто не смогу, я такого себе даже не представляю, невозможно, я с ума сойду. Видите, Жан, я считаю вас сильнее себя и оставляю вам эту тяжкую долю — пережить меня. Ну вот, да что вы так расстроились? Не плачьте раньше времени, еще ничего не случилось.