Последняя королева - Кристофер Гортнер

– Ты… ты его пытал? Но он мой слуга!

– Твои фрейлины будут следующими, – добавил Филипп. – Твои любимые Беатрис и Сорайя. – Он вздохнул. – Жаль! Так или иначе, долго они не протянут. В их камере едва помещаются они сами и крысы.

Я пожалела, что я беременная женщина, а не мужчина, который мог бы проткнуть его мечом. Именно в этот миг я поняла, что он не колеблясь запытает и убьет тысячи женщин, если потребуется. Жажда моей короны, жажда власти затмила в нем все остальные чувства.

Ради удовлетворения собственных амбиций он готов был пойти на все. Сумасшедшей была вовсе не я, а он – обезумевший от власти и чрезмерного самомнения.

Я взглянула на письмо, заставив себя сосредоточиться, и меня словно окатило ледяной водой. Оно было адресовано кортесам. Пропустив обычные приветствия, я добралась до сути, и у меня перехватило дыхание.

Поскольку мне известно, что в Испании говорят, будто я сошла с ума, мне должно быть позволено выступить в свою защиту, хотя меня удивляет, как могли возникнуть столь лживые слухи, ибо те, кто их распространяет, выступают не только против меня, но и против самой испанской короны. Повелеваю известить всех, кто желает мне зла, что ничто, кроме смерти, не заставит меня лишить моего мужа его законного права на власть над Кастилией, которую я вверю ему по прибытии в наше королевство.

Я взглянула на дона Мануэля:

– Полагаю, ваша работа?

– Просто подпиши, – прорычал мой муж. – На вопросы нет времени.

– Действительно. – Наслаждаясь моментом, я отвернулась и направилась к креслу. – Зато у меня, похоже, времени более чем достаточно. Вы послали кортесам письмо, заявив, будто я сошла с ума. Теперь вы хотите, чтобы я заявила обратное. Может, все-таки решите, чего вам хочется? А до тех пор от моего имени правит мой отец, пока я не распоряжусь иначе.

Лицо Филиппа исказилось от ярости. Дон Мануэль махнул рукой:

– Вы совершаете серьезную ошибку, ваше высочество. Ваш отец носил свой титул в Кастилии благодаря вашей матери, которой теперь нет в живых. Соответственно, права на титул он больше не имеет, и даже кортесы не могут пойти наперекор всеобщему мнению. Фернандо Арагонского никогда не любили, и править от вашего имени он не будет.

– Что вам известно о моем отце? – возразила я. – Вы ему и в подметки не годитесь! Он раздавит вас каблуком, словно жалкую жабу, каковой вы и являетесь, а я ему только поаплодирую.

В его выпученных глазах мелькнул страх, тем не менее он заявил:

– Ваше высочество, большинство грандов послали либо письма, либо представителей, дабы принести клятву верности его высочеству. Если вы рассчитываете когда-либо взойти на трон, вам стоило бы подумать, прежде чем отказывать нам в столь простой просьбе.

Я посмотрела ему в глаза, сжав кулаки на коленях. Демагогия – искусство дипломатии. Двое вполне могли играть в эту игру.

– Хорошо. Но у меня тоже есть несколько просьб.

– Сейчас не время торговаться! – Филипп ударил рукой по столу.

Я холодно улыбнулась:

– Я – королева Кастилии, и без моей подписи на этом письме вам даже мулу в Испании ничего не приказать.

– Она права, ваше высочество, – пробормотал дон Мануэль. – Мы теряем время.

Филипп яростно уставился на меня:

– Чего ты хочешь?

– Моих фрейлин. Еще ты освободишь Лопеса и отправишь его назад в Испанию. И никакой стражи: я беременна твоим ребенком и пленницей быть не намерена. Если все это сделаешь – подпишу твое письмо.

Глаза его вспыхнули. Будь мы одни, он наверняка бы избил меня, чтобы заставить подчиниться. Но мы были не одни. Он взял с собой дона Мануэля и своего явно нервничающего секретаря, чтобы те засвидетельствовали мою «добровольную» подпись. Ему вовсе не хотелось, чтобы пошли слухи, будто он вынудил меня силой.

– Ладно, – буркнул он. – Подписывай.

Я встала:

– Дон Мануэль, вы слышали моего мужа. Прошу вас напомнить ему о его обещаниях.

Подойдя к столу, я обмакнула перо в чернила и поставила подпись.

Филипп вышел. За ним поспешили дон Мануэль и секретарь. Только теперь я схватилась за край стола, чувствуя, как подкашиваются ноги. Впервые я ощутила, как толкается дитя в утробе, и восприняла это как знак.

Я одержала победу. Ужасной ценой, но все равно победу.

И я знала, что точно так же шаг за шагом выиграю войну.

Дни тянулись без конца. Стражу сняли, и я снова могла свободно передвигаться по дворцу, но не выходила из своих покоев, зная, что, как только мое письмо достигнет Испании, те немногие, кто оставался предан моему отцу, могут перейти на сторону Филиппа, обещавшего богатства и титулы. Я сама сказала, что сделаю его королем, и лишь самые отважные или глупые могли теперь поддерживать отца. Быть может, отец все же сумеет убедить кортесы, что моя подпись получена силой, ибо я никогда добровольно не лишила бы его права защищать мое королевство, – я молилась об этом.

Пятнадцатого сентября 1505 года я легла в постель и родила моего пятого ребенка, девочку, которую Филипп приказал окрестить Марией в честь его покойной матери. Сразу же после моих родов он снова уехал, оставив меня под охраной дона Мануэля и на попечение немногих преданных женщин.

Ребенок был здоров, со светлой кожей Габсбургов и копной жестких рыжих волос. Но я недолго радовалась девочке: вскоре на меня впервые навалилась молочная лихорадка, сводящая в могилу многих рожениц. Встревоженные врачи посоветовали дону Мануэлю снять с меня все ограничения. Дон Мануэль согласился, но только после того, как отправил Марию и ее кормилицу в Савойю, к другим моим детям и их тете Маргарите.

Призвав все оставшиеся силы, я написала Маргарите еще одно письмо, которое Беатрис доверила кормилице. В нем я просила ее помнить, что дети мои ни в чем не виноваты и никто не должен использовать их в своих целях. Я вверяла детей ее заботе, пока не смогу с ними воссоединиться.

Лихорадка чуть меня не прикончила. Едва успев отправить письмо, я провалилась в огненный ад. Позже Беатрис рассказывала, как они с Сорайей не отходили от моей постели, беспомощно наблюдая, как я мечусь в бреду. Только в конце октября я смогла встать с постели, и лишь в ноябре у меня хватило сил выйти в сад, чтобы глотнуть свежего зимнего воздуха.

Меня радовало лишь одно: судя по тревожным расспросам и ежедневным визитам дона Мануэля, одна только мысль, что я могу умереть, вызывала у него невыносимый ужас. Моя смерть стала бы катастрофой для него и Филиппа. Без меня они не получили бы ничего. По закону отец мог посадить на трон моего сына и править как регент от его имени. Мечта моих врагов об Испании Габсбургов, превратившая нашу жизнь в кошмар, погибла бы, не успев осуществиться.