«Если», 2011 № 01 - Журнал «Если»

Без особых проблем он загнал тех, кто показался «своими», назад в автобус, который покатил к месту, которое в сегодняшней программке значилось как «Типичная критская рыбацкая деревушка». Все там выглядело достаточно убедительно, если не обращать внимания на бетонные бермы, сооруженные для защиты от поднимающегося моря, и местные рыбаки изображали местных рыбаков настолько достоверно, насколько способны их показать те, кто делает это изо дня в день.

После Фрэнк сел под оливой в забегаловке, которая была обозначена как «Таверна на пристани», достал из кармана электронную книгу и сделал вид, будто читает. Официант принес ему фаршированные оливки, сносный черный кофе без кофеина и тарелку теплой питы. Иногда трудно бывает жаловаться.

— Можно к вам присоединиться?

Фрэнк подавил желание нахмуриться и закрыл книжку. Когда же поднял глаза, его контрактная улыбка стала вдруг искренней.

— Конечно-конечно. Буду очень рад.

Она была в летнем платье на бретельках из ткани, которая поблескивала и переливалась от игры теней и света. И ее голые золотые плечи тоже. И ее золотые волосы.

— Фрэнк Оньонс.

— Да… — Взгляд ее глаз, тоже золотых, был удивительно глубоким. — Мы знаем.:. — Она отодвинула стул. Потом второй. И поманила.

Проклятье! Не одна. Впрочем, этого следовало ожидать: за вычетом экипажа единственными молодыми людьми на лайнерах вроде «Славного странника» были няньки. Трупак, пришаркавший к ним, был поистине жалким образчиком. Прическа у него оказалась серебристо-седая и в стиле Джеймса Дина, с прямым пробором, но сейчас съехала на ухо, и солнечные очки тоже. И высовывавшийся от сосредоточенности между нелепо накрашенными губами язык напоминал кусок протухшей печенки.

— Да, кстати: я Дотти Хастингс. А это Уоррен.

Когда богиня Дотти наклонилась поправить тупею и очки, мертвец промямлил что-то, что Фрэнк принял за «привет».

— Ну вот. — Она снова повернулась к Фрэнку: — Нам очень понравились ваши сегодняшние экскурсия и рассказ. Можно вас чем-нибудь угостить? Кувшинчик рестины? Рюмку узо?

Как ему ни хотелось согласиться на любое предложение Дотти, Фрэнк тряхнул головой.

— Я не пью… Вы не подумайте, у меня нет проблем с алкоголем, — против воли добавил он. — Мне просто нравится быть в форме.

— А, да. — Фрэнк почувствовал, буквально почувствовал, как взгляд Дотти прошелся по его телу. — Понимаю. Тренируетесь?

— Немного. Когда ты в экипаже, в свободное время делать почти нечего.

Она иронично и кривовато улыбнулась.

— Итак, насчет угощения. Может, еще кофе? Без кофеина, я верно угадала?

Сама Дотти, как он заметил, остановила свой выбор на маленькой узо, а существо по имени Уоррен ограничилось апельсиновым соком, значительное количество которого ей пришлось стирать потом с его морщинистой шеи.

Была в ее жестах странная и совсем недежурная нежность, которая показалась Фрэнку почти трогательной. Как ни мила Дотти, смотреть было тяжело.

— Вы сознаете, — спросила она, сминая бумажные салфетки, — что большинство историй, которые вы рассказывали нам про Кносс, — это чистой воды миф?

Фрэнк поперхнулся. Но Дотти улыбалась озорно, губы у нее насмешливо кривились. Потом знающая улыбка переросла в смешок, и он тоже невольно рассмеялся. В конце концов, столь многое из того, что они сейчас благоговейно осматривали — колонны, фрески, бычьи рога, — воздвигнуто Артуром Эвансом пару сотен лет назад в неразумной попытке воссоздать Кносс, каким, по его мнению, он должен быть. Но Эванс по большей части напутал. Он ошибся даже относительно истинного названия. Фрэнк обычно не трудился портить свои байки про мифы и Минотавра чем-либо, похожим на правду, но, пока Уоррен пускал слюни и они с Дотти болтали, вернулись смутные воспоминания об энтузиазме, который когда-то понукал его изучать древности.

Дотти… она не просто невозможно красива. Она невозможно умна. Она даже знала про Вундерлиха, чью теорию — дескать, весь Кносс был на самом деле гигантской усыпальницей — Фрэнк особенно любил. К тому времени, когда пришла пора возвращаться в автобус и ехать осматривать знаменитую статую гологрудой женщины со змеями (современная подделка), Фрэнк уже был почти влюблен. Или, по меньшей мере, серьезно увлечен. Было в Дотти что-то необычное. Особенно в ее золотом взгляде. В нем и игривая тьма, и безмятежная невинность, которые он просто не мог разгадать. Словно смотришь в глубокую прохладную реку, со дна которой поблескивают две золотые монеты.

Дотти не просто умна и красива. Она неповторима.

— Ну… — Он встал, голова у него кружилась почти так же, как если бы он накачался узо. — Те сокровища сами на себя не посмотрят.

— Нет, конечно. — Поэма золотой плоти и переменчивого платья, она тоже поднялась. Потом наклонилась помочь существу Уоррену, и при всем отвращении к тому, что она делала, Фрэнк невольно восхитился тем, как под тканью качается ее грудь. — Я правда рада нашей прогулке…

После некоторых усилий Уоррен уже стоял — во всяком случае, опираясь на Дотти. Губа у него оттопырилась. Тупея снова съехала набекрень, и открывшаяся кожа напоминала серый, полуспущенный воздушный шар.

— Мы оба рады. — Дотти опять улыбнулась милой кривоватой улыбкой. — Я и мой муж Уоррен.

Няньки всегда казались странноватыми, да и не составляли большинства любовных побед Фрэнка на борту. Но Дотти была иной. Дотти была уникальной. Дотти была живой в том смысле, в каком никогда не были бедолаги, которым просто платили за то, что они делали. Но брак? Верно, иногда встречались пары, которые вместе пересекали так называемый «барьер тяжкой утраты». Были еще и охотницы за богатством: пневматические блондинки (почему они всегда блондинки?), улыбавшиеся не слишком загадочно, когда катили своих ископаемых в позолоченных инвалидных колясках. Но сегодня нефтяные миллиардеры просто принимали неизбежное, умирали и давали себя возродить. А после жили как прежде. В том-то и суть.

Фрэнк Оньонс лежал той ночью у себя в каюте (у членов экипажа она, скорее, напоминала трубу аппарата в солярии) со свербящим ощущением, что оказался не к месту. Во что, собственно, он превратил свою жизнь: обретается в трюме, глубоко ниже ватерлинии «Славного странника», и в этом единственном месте, которое можно назвать своим, он едва способен пошевелиться? Среди парков и торговых центров легко забыть, что ты в море, но тут, внизу, в этом не оставалось сомнений. Удушливые запахи масла и трюмной воды тягались с вездесущими человеческими миазмами испортившейся еды, старых носков и блевотины. Правда ведь забавно (хотя чему тут смеяться), как весь прогресс технологии свелся к конструкции-улью, в которой запираешься, как куколка, готовая вылупиться. Неудивительно, что все время он убивал в гимнастическом зале для экипажа, загоняя свое тело до подобия усталости, а то немногое, что оставалось, тратил на охоту за очередным бездумным сексом. Понятно, что ни одна из многочисленных достопримечательностей корабля ни в коей мере его не привлекала. Неудивительно, что он не мог заснуть.