Александровский дворец в Царском Селе. Люди и стены. 1796—1917. Повседневная жизнь Российского императорского двора - Игорь Зимин

Цесаревич на «ортопедическом» велосипеде, сконструированном для разработки травмированной ноги. Александровский парк. Весна 1913 г.

Комната дядьки-матроса А.Е. Деревенько находилась рядом со спальней наследника, за деревянной перегородкой. В ванной комнате наследника хранились некоторые из медицинских приборов и инструментов: электрическая лампа для согревания травмированных конечностей, ванночка для грязей, прибор для электризации, прибор для скатывания бинтов, прибор для пульверизации, фарфоровый пестик и ступка для растирания мазей, зеркальце для осмотра гортани, домашняя аптечка с набором лекарств, облатки лактобациллина.[611]Поблизости находилась и комната для дежурных врачей – В.Н. Деревенко или Е.С. Боткина.[612]

Несмотря на постоянные мелкие недомогания, здоровье Алексея Николаевича во второй половине 1914 – начале 1915 гг. изменилось в лучшую сторону. Мелкие недомогания были привычным фоном его жизни. В сентябре 1914 г. опять появились боли в ноге: «…он лежит, так как колено все еще опухло»,[613] писала императрица мужу. Осенью 1914 г. цесаревич вместе с матерью посетил лазарет, организованный императрицей в саду большого Царскосельского госпиталя. Там лежал раненый офицер Семеновского полка И.В. Степанов. Он описал один из таких визитов цесаревича: «Он вошел почти бегом. Весь корпус страшно, да, именно страшно, качался. Больную ногу он как-то откидывал далеко в сторону. Все старались не обращать внимания на эту ужасную хромоту».[614] Как мы видим, последствия осени 1912 г. давали себя знать спустя два года. Впрочем, это могла быть очередная «свежая» опухоль.

В октябре 1914 г. родители цесаревича договорились о шифрованных фразах, поскольку, наряду с письмами, они обменивались и открытыми телеграммами: «В случае, если что-нибудь с ним произошло, я напишу ручка, называя все уменьшительными именами, тогда ты будешь знать, что речь идет о малютке».[615] Проблемы с ногой уже носили хронический характер. В декабре 1914 г. императрица сообщала царю: «У малютки нога в хорошем состоянии, только ему больно на нее ступать, а потому он избегает этого, и благоразумия ради сидит на диване».[616]

Императрица сообщала царю о болях в ноге цесаревича в январе 1915 г., в марте «у него снова вода в колене».[617] 19 марта 1915 г. в дневнике царя появляется запись: «у него опухли железы на шее». В апреле «в локтях все еще есть вода»,[618] кроме этого «нога не совсем в порядке, но не болит, т. к. его носят на руках и латают».[619] Весна и лето 1915 г. прошли, видимо, немного спокойнее, но уже в конце августа 1915 г. вновь рука «сильно опухла, боли с перерывами ночью, и сегодня тоже, опять старая история, но у него давно уже этого не было, слава Богу».[620] Своеобразное восприятие матери больного ребенка, на фоне постоянных недомоганий, относительно благополучное состояние с середины апреля по конец августа – четыре месяца, это уже «давно».

После того как в августе 1915 г. Николай II принял пост Верховного главнокомандующего и переехал в Ставку в Могилев, наследник, несмотря на тревогу матери, отправился вместе с ним. Там он достаточно хорошо себя чувствовал, сопровождая отца в его обычных длительных пеших прогулках. В октябре 1915 г. царь писал Александре Федоровне: «Я поражаюсь, как много он может и желает ходить, а дома не жалуется на усталость».[621] С точки зрения отца, все было в порядке, но окружающие оценивали состояние здоровья наследника более критически. Один из офицеров Ставки писал о нем: «Наследник – очень женственный лицом, довольно красивый мальчик, но походка его с заметным припаданием на одну ногу… ногу свою заметно тянет, она не дает полного движения и в колене сгибается плохо».[622]

В начале декабря 1915 г., в поезде во время поездки на фронт, у простывшего цесаревича лопнул сосуд в носу. Началось кровотечение, которое проф. С.П. Федоров не смог остановить. П. Жильяр, который находился в одном купе с цесаревичем, писал впоследствии: «Алексей Николаевич простудившись накануне и схватившего страшный насморк, после сильного чихания открылось кровотечение носом. Я послал за профессором Федоровым, но ему не удалось остановить кровотечение».[623] В три часа ночи они разбудили царя и попросили его вернуться в Могилев, чтобы попытаться в условиях стационара остановить кровь. Встревоженный царь отправляет 4 декабря в 10 часов утра телеграмму в Александровский дворец: «Вследствие простуды, Алексей целый день с перерывами было кровотечение из носа. Решил, по совету Федорова, вернуться в Ставку».[624]

Встревоженная императрица буквально через двадцать пять минут прислала ответную телеграмму, резонно спрашивая: «Разве ему не сделали сейчас же прижигание в носу, как советовал Поляков в таких случаях? Не беспокойся, Друг говорит, что все это от усталости и теперь пройдет. Волнуюсь, что не с вами… Привезу Вл. Ник.[625]… Знаю, что опасности нет, а все же беспокоюсь. Аликс».

Как следует из текста телеграммы, императрица за эти двадцать пять минут успела переговорить с медиками и позвонить Распутину. Уже из Ставки в Могилеве в 12 ч. 41 м. император вновь отправил телеграмму в Александровский дворец: «Прибыли благополучно, остаемся в поезде. Так как температура у него поднялась до 39, то решил немедленно вернуться домой. Выезжаю сегодня в три, надеюсь приехать завтра в одиннадцать утра. Он спал довольно хорошо, весел, кровотечение значительно меньше, кашляет редко».[626]

Спустя еще полтора часа новая телеграмма: «Слава Богу, теперь ему лучше. Температура 37,5. Кровотечение прекратилось, хотя легко может возобновиться от движений или кашля. Сегодня нет головной боли. Ест, в общем, хорошо». Императрица немедленно отвечает: «Поляков говорит, что нужно немедленно опять прижечь в носу тем лекарством. У Деревенько должна быть бутылочка. Надеюсь, что горло не хуже». Это многозначительное «опять» царицы показывает, что подобные носовые кровотечения уже были и они успешно купировались прижиганием. Странно, что подобные советы исходили от простого лекарского помощника Полякова, а профессор Военно-медицинской академии хирург С.П. Федоров не решался им последовать. И почему бутылочка с «тем лекарством» находилась у боцмана Деревенько, а не у врача?

Вполне вероятно, что в этом эпизоде мы сталкиваемся с проявлением двух подходов в лечении цесаревича: академическим, основанным на доказательной медицине, представленным профессором С.П. Федоровым, и народным, знахарским, исходившим вместе с «тем лекарством» от Г.Е. Распутина при посредничестве лекарского помощника Полякова и «дядьки» цесаревича.

По дороге в Царское Село, из Витебска, в 20 ч. 50 м. царь отправляет телеграмму: «Провел вторую половину дня хорошо. В 8 часов температура 38,1. В отличном расположении духа и несколько изумлен, зачем мы едем домой. Пожалуйста, завтра на станции никого». В конце дня 4 декабря царь, как обычно, подвел итоги ушедшего дня: «Алексей ночь спал с перерывами. Утром температура дошла до 39, но после полудня она опустилась до 37,5. Кровь все еще сочилась из левой ноздри, хотя в меньшем количестве. В общем, он меньше кашлял и был веселее. Прибыли в Могилев в 12 1/4 ровно через сутки… В четыре часа тронулись на север… Сидел много с Алексеем: так же много читал – встреченных фельдъегерей».[627]

В отличие от царя, который читал бумаги, ночь с 4 на 5 декабря показалась Жильяру сплошным кошмаром. Он писал: «Силы больного быстро падали. Приходилось несколько раз останавливать поезд, чтобы сменить тампоны… его нельзя было оставлять в лежачем положении – дважды делались обмороки, и я думал, что это конец».[628]

К утру 5 декабря ситуация несколько стабилизировалась и кровотечение уменьшилось. В 11 часов утра поезд прибыл в Царское Село. На пустой платформе его ожидала императрица с дочерьми. Наследника перевезли в Александровский дворец, где лекарский помощник Поляков наконец прижег ранку, образовавшуюся на месте маленького лопнувшего кровеносного сосуда. Вечером 5 декабря царь записал в дневнике: «Привезли Алексея в моторе домой и сейчас же наверх в его комнату – угловую. Там собрался сонм докторов; Поляков прижег ему в левой ноздре и оставили в покое и без тампона в носу. Лихорадки не было, состояние духа отличное». А на следующий день, 6 декабря, он пометил в тетрадке: «После обеда приехал Григорий; посидели вместе у кровати Алексея».[629]

После стабилизации состояния здоровья наследника Николай II уехал в Ставку. Сохранилось несколько писем, отправленных цесаревичем Алексеем в Ставку к отцу из Александровского дворца. В середине декабря 1915 г. он писал: «Доктор Поляков приезжал сегодня утром и тыкал в нос и уши, но не в свои, в мои!». Поднялся с постели цесаревич только 18 декабря 1915 г. Он писал отцу в этот день: «Сегодня я первый раз встал и оделся. За это время я потерял только один фунт».[630] В архивных материалах глухо упоминается о том, что в эти дни в Александровском дворце производились какие-то «лабораторные работы», связанные с заболеванием Алексея. В феврале 1916 г. лейб-медик Е.С. Боткин направляет записку личному секретарю императрицы графу Я.Н. Ростовцеву с просьбой об оплате услуг доктора М.Л. Лычковского «за проведенные им лабораторные работы в связи с заболеванием Наследника».[631]