Гапон - Валерий Шубинский

«Громадной важности задачу вы на себя, товарищи, взяли — опять собрать воедино всю дружную свою семью героев-рабочих и опять взять судьбу свою в свои собственные руки, чтобы помогать друг другу, как раньше, в своих невзгодах и, умственно развиваясь, нести свет, знание в другие рабочие массы, соорганизовывать меньших братьев своих для взаимопомощи и защиты своих правовых и экономических нужд.

Великую надежду возлагаю я на это ваше чисто рабочее дело. Смотрю на него, как на первый краеугольный камень великого здания — всероссийского рабочего союза; смотрю на него, как на основу будущей чисто рабочей партии, которой суждено будет сделать русский пролетариат могучим. Но при некоторых непременных условиях буду питать я в своем сердце твердую надежду на успех вашей великой работы. Первое условие и самое главное, если именно вами на деле будет осуществляться принцип: „освобождение рабочих должно быть делом самих рабочих“. Точнее — не только делом их рук, их крови, но и ума и воли их.

Помните ли вы знаменательные мысли нашего покойного И. В. Васильева: „освобождение рабочих должно быть делом рук самих рабочих“. „Да, — часто говаривал он, — это великий принцип; но, — горячо и проникновенно далее добавлял, — так пусть же этот великий принцип и будет осуществлен целиком на деле“. „Мы — рабочие — уже не стадо баранов. Есть и между нами разумные великие мужи. Шкурные наши вопросы должны решать мы сами. Мы постановим проливать кровь, или голодать в стачке — и будем проливать, и будем голодать во благо России, но по своей воле, по своему решению, когда это действительно нужно — без указки, без камертона людей чужого класса“».

Ах, некрасивая демагогическая игра памятью погибшего товарища!

«Нередко люди не из рабочей, народной среды, благородные и честные в душе, но оторванные от рабочей жизни, увлекались красивыми теориями, подчинялись формуле (букве). Нередко они, не сообразуясь ни с действительностью жизни, ни с отношением сил, ни с внутренним настроением масс, давали рабочим неверный тон их тактическому шагу. Нередко они, эти самоотверженные люди, становились по пословице: „казаками задеры хвист“ и без достаточного основания и без смысла, необдуманно толкают, иногда не вовремя на ненужную, неудачную стачку, выбрасывая тем невольно рабочих, их детей на холод, голод, на смерть — безрезультатно, чем уменьшают у рабочих сознание своей силы, усложняют дело освобождения, принижают революционность рабочих масс. В результате, конечно, бессознательно приносят вред пролетарскому, народному делу…

Поэтому вы, дорогие товарищи, до конца должны проводить указанный принцип, если хотите делу успеха, — держите всецело в руках своих мозолистых свое рабочее дело и, приглашая в свои гнезда-отделы интеллигентов, внимательно выслушивайте их страстные, горячие речи, но не слишком взвинчивайтесь: свой критический разум имейте. И этот свой разум уже самостоятельно, без единого интеллигента проявляйте в решении практических вопросов (например, о всеобщей стачке, о так называемом вооруженном восстании, о введении 8-часового рабочего дня путем революционным).

Вы, не зная до тонкости Маркса, по существу своего пролетарского положения инстинктивно правильнее, чем кто-либо другой, решите и скорее избегнете пагубных для себя, для всего пролетариата ошибок. Не забывайте, что и вы окончили всемирный университет голода, холода, нищеты, лишений и проходите до конца своей жизни в совершенстве науку разных унижений, оскорблений, науку всякого угнетения и насилия. Не забывайте, что в применении к русской действительности практический здравый смысл русского рабочего-героя зачастую выше бывает немецкого Маркса, что видно на деле, по результатам…»

Что-то новое? Нет, по существу это прежний Гапон. Гапон конца 1904 года. Да, в сущности, и Гапон мая 1905-го. И более ранний. И более поздний. Что оставалось в Гапоне и «гапоновщине» неизменным — это вот эта сквозная идея: рабочие для рабочих. Не для власти, не для полиции, не для интеллигенции, не для революции. Никто со стороны не может и не должен руководить рабочим классом и рабочим движением — кроме, разумеется, его самого, Георгия Гапона.

Гапон настолько уверен в себе пока что, что позволяет ввернуть в текст малороссийскую присказку.

Новое — дальше.

«Встрепенитесь! Смело и самостоятельно расправьте свои могучие орлиные крылья и клекотом орлиным и зычным голосом богатырским закричите на все города и веси: Стой, пролетариат — осторожней — засада! Ни шагу вперед, ни шагу назад. Резким шагом вперед не вызывай темного и озлобленного реакционного чудища. Избегай крови… жалей ее… и так ее достаточно пролито. Смотри, не повтори ошибки 1871 года коммунаров — героев французского пролетариата».

С пафосом горьковского Буревестника, со ссылкой на коммунаров, талантливый демагог зовет своих сторонников… остановиться. Зовет таким голосом, будто посылает в бой.

«Укрепляй лучше теперь завоеванные позиции, душой и телом всецело отдавшись организационно-созидательной работе. Собирайся с силами, требуя пока от правительства выполнения программы, намеченной манифестом 17 октября, и немедленного созыва Думы с самым широким участием народа и рабочих».

Это в точности по программе Витте.

«Тут я подхожу к второму непременному условию, при котором именно должна вестись уже самая организационно-созидательная работа. Но это до другого раза. Теперь до свидания, дорогие товарищи».

Как это? Почему до другого раза?

Почему да почему. А потому, что не стоит сразу выкладывать на стол все карты. Остановиться надо на таком месте, с которого можно повернуть и в одну, и в другую сторону — в зависимости от поведения партнеров.

Но попрощавшись, Гапон не останавливается. Он переходит к практически-организационным вопросам — словно для того, чтобы смазать впечатление от сказанного выше:

«…По приведении в порядок дел общества, немедленно выдавайте пособия нуждающимся членам, согласно уставу нашему. Между прочим, не откладывая в долгий ящик, постарайтесь как можно скорее распределять членов того или иного отдела по профессиям так, чтобы каждый отдел являлся фактически общим гнездом профессиональных ячеек, а самый ваш рабочий союз — собственно союзом профессиональных союзов».

В «Собрании» 1904 года такого, кстати, не было.

Здесь, между прочим, Гапон отвечает — мысленно, а может быть, и прямо — Рутенбергу. Нет, возрожденное «Собрание» не будет рабочим политклубом, а будет большим объединенным профсоюзом.

И наконец:

«Передайте от меня сердечный привет всем товарищам-рабочим. Мысленно жму руку каждого из них, мысленно каждого из них обнимаю. Скажите им, что тоскую по ним, по работе… Скажите также им, чтобы они не верили ничему, что будут болтать худого про меня злые люди.

Судьбу свою, да твердо помнят, я навсегда связал с их судьбой. Дело само покажет».

Предчувствуя, что теперь он станет мишенью новых нападок, Гапон заканчивает письмо в заранее обороняющемся тоне. Плохой, невыигрышный конец.

Дальше всё развивалось так.

Витте потребовал от Министерства внутренних дел отпечатать воззвание Гапона в количестве тысяча экземпляров за счет секретных полицейских фондов. Почему премьер так хотел, чтобы прокламация была напечатана именно за счет этих денег, а не за счет средств Министерства финансов или Министерства торговли и промышленности? Стоит об этом задуматься.

Слово Дурново:

«…Министр Внутренних дел оспаривал необходимость этого расхода, но вопрос ставился в высшей степени остро и отказ в выдаче денег грозил совершенно испортить отношения, вследствие чего Министр Внутренних дел, не усматривая в печатании прокламации ни пользы, ни вреда, сделал распоряжение о выдаче 2500 руб., которые 22 декабря через чиновника Мануйлова и вручены рабочему Николаю Варнашеву».

Ну и еще одна важнейшая подробность:

«Варнашев довел до сведения графа Витте, что Гапон знает группу лиц, составляющих в Петербурге главную революционную организацию. По словам Варнашева, он также мог бы указать на главных революционных деятелей, если бы Гапон освободил его от данного обещания хранить эти сведения в тайне. Эти сообщения Варнашева приводились между прочим в числе доводов о необходимости допустить печатание упомянутой выше прокламации Гапона к рабочим, т. к. составилось мнение, что только удовлетворением желания Гапона воздействовать на рабочих можно склонить его к услугам правительству в деле раскрытия и подавления революционного движения».

И. Н. Ксенофонтов видит здесь улику, свидетельствующую о том, что Варнашёв был агентом полиции в гапоновской организации. Но агенты просто сообщают то, что им известно, не ссылаясь на данное ими слово молчать, и сообщают своим вербовщикам, а не премьеру. Не говоря уже о том, что никаких «лиц, составляющих в Петербурге главную революционную организацию», Гапон не знал и знать не мог. Он знал кое-что (в том числе кое-что важное) про эмиграцию, но делиться этими знаниями не собирался — пока, по крайней мере.