Воспоминания Свена Стокгольмца - Натаниэль Ян Миллер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Скульд, в свою очередь, тотчас прониклась любовью и восхищением к моей сестре, их послания летали с очаровательной регулярностью. Но стоило Ольге предложить, чтобы внучка навестила ее в Стокгольме, Скульд отвечала нехарактерным молчанием. Ее представления о цивилизации портились от недостатка контактов, и мне не хватило совести их опровергнуть. Каждый год мы по-прежнему ездили к Макинтайру – он тоже навещал нас, порой по три раза за лето, – и даже этот суетливый лагерь, грязный и шумный, до предела напрягал терпение Скульд к жизни за пределами бесплодного севера. Ее домом был Рауд-фьорд, другого она не желала.
71
Наш мир, строгий и организованный, как диорама, перевернулся в 1941 году. В начале августа старший помощник капитана норвежского судна высадился на берег и сообщил, что нам нужно уезжать. Всем нам. Тапио вышел поговорить с моряком, а я по привычке остался в хижине. К моему ужасу, такая же привычка сформировалась у Скульд. Она больше не носилась по берегу с дикой безудержностью за компанию с любыми прибывшими в Элисхамну моряками. Только отметив пятнадцатилетие, Скульд «остепенилась». Она и раньше серьезно относилась к опеке Тапио, но сейчас и к работе, и к жизни проявляла ответственность, едва ли не большую, чем ее наставник. Такая выдержка обескураживала и пугала даже тех, кто знал Скульд с детства. В свою очередь, их нерешительность в присутствии Скульд лишь усиливала ее замкнутость. Она понимала, что расклад вещей теперь иной, и участвовать в нем не хотела.
В Скульд чувствовались лучшие качества Тапио и Хельги – его сосредоточенность и азарт, ее отзывчивость и обезоруживающая прямота, хотя мне казалось, что с годами Тапио в ней проявляется ярче. А мои качества в ней проявлялись? Если да, это стало бы комплиментом в собственный адрес, ведь я гордился всеми ее поступками. Скульд восторгалась известными жительницами Шпицбергена, в первую очередь Ванни Вольдстад[30], но в упор не понимала, почему они приезжали и уезжали, почему не хранили верность нашему холодному побережью. Думаю, ей хотелось сделать больше, чем они, не создавать ненужных связей и конфликта интересов, стать больше чем ровней любому охотнику Арктики.
Появление норвежского чиновника в Элисхамне полным сюрпризом не стало. Слухи поползли годом раньше. Признаюсь, когда Макинтайр сообщил мне, что немцы захватили Польшу, я не обратил внимания. Но в 1940-м, когда они оккупировали Норвегию и Данию, глаза пришлось открыть даже самым отрешенным от мира отшельникам.
– Кто такие нацисты? – спросил я тогда Тапио.
– Плохие немцы.
Я с изумлением на него посмотрел.
– Нет, они хуже обычных немцев. Это фашистская партия, ныне контролирующая перекормленную, погрязшую в предрассудках страну. В своих проблемах они винят евреев, желают отравить всю землю своим утопическим мировоззрением и перебить неугодных. Может, и хорошо, что твоего друга-анархиста уволокли в Сибирь. Никогда не думал, что скажу такое, но с русскими ему лучше.
И вот год спустя война добралась даже до нас. Тапио сказал, что немцы придут в Свальбард. Старший помощник капитана сообщил ему, что все поселения эвакуируются. Планировалось уничтожить даже шахты, чтобы они не достались врагу. Британцы, канадцы и норвежцы объединили усилия, чтобы переправить нас в безопасное место. Операцию с фальшивой напыщенностью назвали «Перчатка». Всех эвакуировали в Англию, ибо Норвегия как вариант уже не рассматривалась. В число эвакуируемых входили и две тысячи русских, которые впоследствии могли добираться домой так, как считали нужным.
– Папа, я не хочу ни в Англию, ни в Швецию, – заявила Скульд.
– И я не хочу.
Но мы приготовились к отъезду. Особенно тяжело сборы дались Скульд, хотя времени горевать и бояться не было. Старший помощник капитана сказал, что в конце августа кто-нибудь приедет забрать всех охотников и что много вещей брать с собой нельзя. К счастью, наши зимние трофеи были проданы на британские и американские рынки еще весной, так что финансово мы себя обеспечили. Обиднее всего было терять нашу маленькую библиотеку, которую предстояло оставить в Рауд-фьорд-хитте. Мы в последний раз съездили в Бискайяхукен, в основном чтобы я забрал фотографии Хельги, и стали ждать эвакуацию.
Когда прибыли в порт Лонгйира, в городе царил хаос. Солдаты были всюду, численностью их превышали только собаки – некоторые сидели на цепи у палаток, некоторые бегали непривязанными, все бешено лаяли. Я думал, что Сикстен сойдет с ума. Бедняга дрожал как осиновый лист и бешено вращал глазами, словно получил сотрясение мозга.
Макинтайр провел нас к себе в лачугу, и я понял, что мое нежелание бросать часть своих пожитков не шло ни в какое сравнение с чувствами шотландца. Но он был человеком предусмотрительным и с начала войны отправлял самое ценное своей родне в Шотландию. За два дня, пока ждали корабль, который увезет нас в Британию, а Тапио приходил и уходил, занимаясь своими приготовлениями, мы с Макинтайром и Скульд много говорили и подолгу сидели в тишине, будто недавно осиротевшие. Мы со Скульд по-прежнему соглашались в том, что эвакуироваться в Швецию для нас совершенно неприемлемо. Макинтайр настаивал, что вместо Швеции мы должны отправиться с ним в Шотландию, мол, там нас ждут безопасность и гостеприимство. Я знал, что намерения у него добрые, и с трудом представлял, как расстанусь с ним, однако вынашивал другие планы. Архипелаг Шпицберген я не покидал с 1916 года. Мне исполнилось пятьдесят семь лет. Обстоятельства вынуждали меня пойти своей дорогой, и, возможно, мне выпадал шанс, единственный шанс отправиться на поиски Хельги.
– Викинги колонизировали Шотландию?
– Они пытались, черт их дери, – запальчиво ответил Макинтайр, – но если спрашиваешь, есть ли шанс найти там Хельгу, я с определенной долей уверенности скажу, что нет. Я справлялся, многажды
