Ложная слепота - Питер Уоттс

— Мы проявили больше агрессии, чем они, — заметила Джеймс, но уверенности в ее голосе не было.

— "Роршах" играет метеоритами в бильярд. Мы тут как мишень в тире. Если ему заблагорассудится…

— Он все еще растет. Не созрел.

— Это должно меня успокоить?

— Я только хочу сказать, что мы не знаем, — проговорила Джеймс. — У нас могут быть в запасе годы. Столетия.

— У нас пятнадцать дней, — объявил Сарасти.

— О черт, — вырвалось у кого-то. Наверное, у Каннингема. А может, у Саши.

Все отчего-то посмотрели на меня.

Пятнадцать дней. Кто мог сказать, откуда всплыло это число? Никто из нас не спрашивал. Быть может, Сарасти в очередном припадке неумелого психоанализа выдумал его на ходу. А может, рассчитал еще до того, как мы вышли на орбиту, и держал в себе на случай — ныне уже невозможный — если придется снова отправить нас в лабиринт. На протяжении половины полета я был наполовину слеп; ничего не знал и не понял.

Но так или иначе, нас ждал Выпускной бал.

Гробы стояли у кормовой переборки склепа — на том, что бывало полом в те минуты, когда "верх" и "низ" приобретали значения. На пути сюда мы спали в них годами. Не осознавали, как течет время, — метаболизм носферату слишком неспешен даже для сновидений — но тело каким-то образом требовало перемен. Со дня прибытия ни один из нас не приходил сюда вздремнуть. Мы опускались в гробы только под угрозой смерти.

Но после гибели Шпинделя Банда взяла привычку наведываться сюда.

Его тело покоилось в соседнем с моим саркофаге. Я вплыл в склеп и, не раздумывая, обернулся налево. Пять гробов: четыре открытых и пустых, один запечатан. Зеркальная переборка напротив удваивала их число и глубину могильника.

Но лингвиста там не оказалось.

Я глянул направо. Тело Сьюзен Джеймс парило спина к спине с собственным отражением, взирая на картину-перевертыш: три запечатанных саркофага, один открытый. Агатовая пластина, врезанная в отодвинутую крышку, была темна; другие светились одинаковыми редкими узорами синих и зеленых огоньков. Никаких перемен. Ни ползущих кардиограмм, ни сияющих пиков и впадин под метками "ЭЭГ" или "ЭКГ". Мы могли бы ждать часами, днями, и ни один диод не подмигнул бы нам. Когда пребываешь в состоянии живого трупа, акцент лучше делать на второе слово.

Топология Банды подсказывала, что при моем появлении у руля стояла Мишель, но заговорила, не оборачиваясь, уже Сьюзен:

— Я никогда с ней не встречалась.

Я проследил за ее взглядом. Табличка на закрытом гробу: Такамацу. Второй лингвист, второй многоядерник.

— Всех остальных я видела, — продолжила Сьюзен. — На тренировках. Но никогда не встречала собственного дублера.

Подобное поведение не одобрялось сверху. Да и какой в нем смысл?

— Если хочешь… — начал я. Она покачала головой.

— Но все равно спасибо.

— Или кто-то из твоих… могу только представить, что Мишель…

Сьюзен улыбнулась, но как-то холодно.

— Сири, Мишель сейчас не в настроении с тобой разговаривать.

— А… — Я поколебался миг, давая остальным возможность высказаться. Когда никто не заговорил, я подвинулся назад, к люку. — Ну, если кто-то из вас передума…

— Нет. Никто из нас. Никогда. Головолом.

— Ты лжешь, — продолжал он. — Я вижу. Мы все видим.

Я сморгнул.

— Лгу? Нет, я…

— Ты не говоришь. Ты слушаешь. Тебе плевать на Мишель. Тебе плевать на всех. Тебе нужны наши знания. Для отчета.

— Это не совсем правда, Головолом. Мне не все равно. Я знаю, как переживает Ми…

— Ты ни хрена не знаешь. Пошел вон.

— Извини, что расстроил. — Я перекатился вдоль продольной оси и уперся ногами в зеркало.

— Ты не можешь знать Миш, — прорычал он, когда я оттолкнулся. — Ты никого не терял. У тебя никого не было. Оставь ее в покое.

Он ошибся по всем пунктам. Шпиндель, по крайней мере, умер, зная, что Мишель его любит.

Челси умерла, полагая, что мне попросту наплевать.

Прошло два года, если не больше, и хотя время от времени мы поддерживали связь, во плоти так и не встретились с того дня, как она ушла, А потом Челси воззвала ко мне из оортовых глубин, сбросила в накладки срочное голосовое письмо: "Лебедь. Позвони, пожалуйста, СЕЙЧАС ЖЕ. Это важно".

Впервые, сколько я её помнил, она отключила видеосигнал.

Я понимал, что это важно. Даже без картинки догадывался, дело скверно, так как картинки не было, и понимал, что все еще хуже, по обертонам ее голоса. Предугадывал летальный исход.

Уже позднее я выяснил, что она попала под перекрестный огонь. Реалисты засеяли бостонские катакомбы штаммом фибродисплазии — несложный тюнинг, одноцелевой ретровирус, служивший одновременно террористическим оружием и ироническим парафразом стылой недвижности обитателей Небес. Вирус переписывал регуляторные гены, управляющие остеогенезом, в четвертой хромосоме, и сооружал метаболический обход из трех локусов семнадцатой.

Челси начала отращивать себе новый скелет. Суставы окостеневали на пятнадцатом часу после заражения, связки и сухожилия — на двадцатом. К этому моменту врачи перешли к клеточному голоданию, пытаясь замедлить развитие вируса, лишив его метаболитов, но они лишь оттягивали неизбежное, притом ненадолго. На двадцать третьем часу в камень превращалась уже поперечно-полосатая мускулатура.

Это я выяснил не сразу, так как не перезвонил. Мне и не требовалось знать подробностей. Я по голосу понял, что Челси умирает. Очевидно, она хотела попрощаться.

А я не мог заговорить с ней, сначала хотел узнать, как это правильно делается.

Я несколько часов прочесывал ноосферу в поисках прецедентов. Способов умирать — избыток; я нашел миллионы описаний, касающихся этикета. Последние слова, последние обеты, подробные инструкции для для расстающихся навеки. Паллиативная нейрофармакология.

Подробные, растянутые сцены смерти и популярной литературе. Я просеял все, выставил дюжину передовых фильтров, отделяющих зерна от плевел.

Когда она позвонила снова, новость уже распространилась: вспышка голем-вируса раскаленной иглой пронзила сердце Бостона. Противоэпидемические меры эффективны. Небеса в безопасности. Ожидаются незначительные жертвы. Имена пострадавших не разглашаются до того, как будут извещены родственники.

А я все еще не нашел принципов, закономерностей; у меня на руках были только отдельные случаи. Завещания и заветы; беседы самоубийц со своими спасателями; дневники, извлеченные с треснувших подводных лодок или мест лунных аварий. Записи мемуаров, исповеди на смертном одре, нисходящие к прямой линии ЭКГ. Расшифровки записей "черных ящиков" с обреченных звездолетов и падающих космических лифтов, завершавшиеся огнем и радиошумом. Все — уместно. Все — бесполезно. Ничего о ней.