Желтый дом. Том 2 - Александр Зиновьев

— Этот Петин, — сказал собеседник МНС, — одна из самых гнусных тварей сталинского периода. Одно время казалось, что он погорит. А он вылез сухим из воды. До сих пор посты занимает, хотя ему под восемьдесят. Вот вам характерный пример из его биографии. Некто Станис написал статью для Большой Советской Энциклопедии. Статья, конечно, типично прохиндейская. Сплошное холуйство перед Сталиным. Но дело не в этом. Вскоре Станиса посадили и расстреляли по доносу Петина. Это потом (через тридцать лет!) было точно установлено. Статья почти без изменений вошла в Энциклопедию, но уже как статья Петина. Единственная вставка, которую он сделал, — это фраза о том, что «меньшевиствующие идеалисты» понимали все неверно и все исказили, а в скобках было при этом указано имя представителя этого идеализма, того самого Станиса, фактически автора статьи, которая, очевидно, давала правильное понимание. Все материалы по этому случаю сохранились каким-то чудом. Говорят, даже устроили нечто вроде  персонального дела Петина. Но — без всяких последний И вот нас водят на своеобразную экскурсию — подзывать дачу этого подонка.

— Петин мелочь, — сказал Инженер. — Фигуры покрупнее ушли безнаказанными. Кто? Молотов, Ворошилов, Каганович, Маленков, Микоян... И тысячи других. И вообще, суда, фактически, не было. А это значит, что прошлое живо. Оно затаилось, переменило вид. Но живо. И очень возможно что снова вспыхнет ярким пламенем. О новом Сталине говорят открыто.

— Многие считают, — сказал МНС, — что работу Сталина «О диалектическом и историческом материализме» написал этот самый Станис. Его поэтому и расстреляли, обвинив для проформы в «меньшевиствующем идеализме». Но я сомневаюсь в этом. К нам в институт одно время ходил один сумасшедший, утверждавший, что это он написал. Он говорил также, что ту статью, которую Петин украл у Станиса, написал тоже он. Для Станиса, тот еще был в силе. История со статьей Станиса — мелочь. У Петина штук пять книг. Кто-то их писал для него. Где эти люди? Скоро у него выйдет еще книга. Состряпали ему эту книгу сотрудники института. Но тут уж не придерешься. Как директор он вправе использовать для «технической» работы подчиненных. И в предисловии выразит им благодарность за помощь.

— А почему они скандал не устроят?

— А зачем? Они свое получили за это. Что касается их вклада в книгу, то это — жуткое дерьмо, если рассматривать как продукцию рядовых научных сотрудников. Это дерьмо приобретает смысл только в том случае, когда автором его выступает академик или кое-кто повыше. Если бы это дерьмо подписал сам Брежнев, оно пошло бы как явление эпохального значения.

Из воспоминаний Ильича

Потом я разработал план битвы под Сталинградом, затем — под Курском и Белгородом. Передал Жукову. Тот внес свои исправления и доложил Сталину. Сталин, однако, велел все вернуть обратно — сделать так, как я предлагал с самого начала. Потом Сталин задумался. Целую пачку папирос «Герцеговина Флор» испортил. Он, знаете ли, очень любил эти папиросочки. Ломал их и табачком трубку набивал. Я тогда и предложил: зачем зря папиросы ломать, когда лучше сразу табачок посылать Сталину, не набивая им папирос. Это предложение так поразило Сталина, что он велел назначить меня младшим писарем политотдела дивизии. Пусть, сказал он, подучится слегка. А там, глядишь, и в политотдел армии передвинем старшим писарем.

В это время со мной произошло много боевых эпизодов. Как сейчас помню такой эпизод. Осматривали мы с командующим фронтом генералом... как его?., запамятовал фамилию. Ну да это — мелочь. Осматривали мы передовые позиции войск перед штурмом... этого... как его. В общем, крупного населенного пункта. Видим — группа солдат. Подходим. Вскочили, вытянулись. Товарищ ефрейтор, начал было рапортовать старший, взвод... Ладно, махнул я рукой. Вольно, отдыхайте! Ну, как, спрашиваю, возьмем... этот... как его... в общем, населенный пункт? Так точно! — гаркнули солдаты в один голос. Возьмем!! И такая несокрушимая уверенность в победе прозвучала в их ответе! Спасибо, товарищи! — сказал я солдатам. Спасибо за доверие. Ну что же, генерал, сказал я затем командующему фронтом, пора начинать. Вот раздам солдатам партийные билеты. Пусть членами нашей родной партии погибнут. В этот раз я выдал на тысячу билетов больше, чем обычно. И они все, как один, погибли, но этот... как его... населенный пункт взяли. Жаль только, что оказалось — совсем не тот.

Кормежка

Основа питания в доме отдыха, как и во всем нашем обществе, — каша. На свежем воздухе и при условии безделья каша дает эффект поразительный: отдыхающие начинают стремительно прибавлять в весе. Их взвешивают в первый день отдыха и в последний, и разница в весе служит показателем степени отдыха. В последние годы, правда, стало модным худеть. И с этой точки зрения каша тоже оказалась замечательным продуктом питания: желающие похудеть избегают есть кашу и потому, естественно, влачат полезное для здоровья полуголодное существование.

Когда МНС встал на весы, врач несколько удивился. Маловато для вашего роста, молодой человек, сказал он. Но не беда, мы вас тут подкормим. Эту же идею высказала Дамочка. Ты очень худенький, сказала она. Тебя надо подкормить. Я займусь этим. Мне надо сбросить килограммов десять. Так что я часть своей порции буду отдавать тебе. И не спорь! Каша... Не могу я эту муть есть! — сказал МНС. Я даже слово «каша» не выношу. Какое ужасное слово! Еще есть более ужасное слово, сказала она, «крупы». Крупы, — слышишь, как оно звучит? Есть в нем что-то мышино-пыльное. В нем сконцентрирована вся наша унылая история. Какой непроходимой скукой сразу начинает веять, когда это слово произносится. Обрати внимание, для нашего народа проблема хлеба есть синоним проблемы питания вообще. Кр-р-у-у-пы!! Когда они появляются в местном магазинчике, их немедленно раскупают. Какой кошмар! Давай в таком случае я буду брать в деревне свежие яички и молоко! Не будь наивной, сказал он. Местные жители сами за маслом и яйцами ездят в Москву.

О войне

Говорили о войне. Поскольку никто, кроме Старика, в войне не участвовал, говорили всякую ерунду. МНС спросил у Старика, какое у него самое яркое впечатление от войны осталось. Перед самым концом войны, сказал Старик, меня подбили. Сел «на пузо» на полянке. Как я полагал, за линией фронта, у немцев. Как уцелели, одному Богу известно. Вылезли со стрелком, скинули парашюты, подожгли машину — чтобы врагу не досталась и чтобы немцы подумали, будто мы погибли, и не стали нас искать. И в лесок. На всякий случай решили облегчиться и присели под кустиком. Сижу, тружусь. Чувствую, кто-то смотрит. Подымаю глаза — немцы! Человек сто. Но стоят... с поднятыми вверх руками. Доделал я свое дело. Встал, заправился как следует. По-немецки я ни бум-бум. Спрашиваю по-русски: в чем дело? Среди них один нашелся, который по-нашенски кое-как калякал. Говорит, они хотят в плен сдаться. Вы что?! — говорю. Рехнулись?! До фронта километров десять. Как я вас отведу куда следует? Как хотите, говорит. Ладно! — говорю я. Будем пробиваться. Где оружие бросили? Тут неподалеку, говорит. Оружие взять обратно! — приказываю я. И будем пробиваться с боем! И пробились! Боя, к счастью, особого не было. Так, постреляли чуть-чуть. При нашем появлении все разбегались. Сверил положение по карте. Линию фронта вроде пересекли. Стали искать ближайщую воинскую часть — сдаваться. Никто брать не хочет, говорят — не их это дело. А за нами уже паника началась. За нами вдогонку чуть не целый полк бросили. Вышли мы все на шоссе, нашли кинутую повозку, сложили в не оружие и топаем себе в тыл. Наконец, нас догнали наши преследователи, окружили. Конечно наши. Я рассказал чем дело, а они не верят. Оказывается, пока мы летали линия фронта на двадцать километров продвинулась. И сел я на свою территорию. Когда разобрались, вся наша дивизия до слез смеялась. Меня сначала хотели судить. Но помиловали, учтя прошлые заслуги. Да и в плен целую роту привел. А главное, что спасло меня, — комизм ситуации. Командир дивизии сказал, что он никогда в жизни так не смеялся. А мне было не до смеха. И в самом деле, что тут смешного?

Жалобы старой бабы и молодого МНС

— Вам, научным работникам, еще сравнительно хорошо, — говорит Дамочка. — А каково нам? Нам любая вошь, если захочет, может испакостить всю жизнь. Когда я пришла на работу, с первого же дня меня почему-то невзлюбила одна сотрудница. И прицепилась, житья от нее нету. Каждый мой шаг замечает и делает замечания. И начальству доносит обо всем — сколько в туалете пробыла, какую книгу читала вместо дела, на сколько минут опоздала после обеденного перерыва. А сама...

— А ты фиксируй, что она делает сама, и тоже делай замечания и доноси, — говорит МНС. — Она мигом отстанет.

— Не отстает. Она тут давно работает, ей дозволено. У нее муж где-то пост занимает. А я никто. И вообще, я так не могу, как она. Придется, наверно, другое место искать. И что ей от меня надо?