Автово - Андрей Портнов

Хор «юных дев» представлял собой сборище самых настоящих пятидесятилетних тёток. Самой молодой было сорок с небольшим. Все как одна были одеты во что-то белое, очень напоминающее саван, и казались взбунтовавшимися покойницами, восставшими из склепа. Кладбищенскую картинку довольно успешно дополнял потусторонний вой, который издавали «юные девы», изредка перебиваемый странными повизгиваниями. Особенно визжала одна девственница в первом ряду.

Уйти сразу мне помешало внутреннее оцепенение, которое я испытал, увидев «хор девушек», но когда оно прошло, я решил, что делать мне здесь больше нечего. Неизвестно ещё, какие сюрпризы преподнесёт мне эта филармония.

— Ну, как? — спросил меня Рудик, когда я вернулся. — Понравилось? Что-то ты больно быстро.

— Что?… А… ничё, ничё… Теперь я тебя понимаю. Да, искусство — это вещь!

С тех пор в зале филармонии я больше не появлялся.

— Как летит время, — думал я, стоя на своей площадке и куря очередную сигарету. — Осталось меньше четырёх месяцев, и мы навсегда покинем этот славный город Санкт-Петербург. А как бы хотелось остаться здесь навсегда.

Эта мысль начала преследовать меня уже довольно давно. Трудно было осознавать, что мы здесь проездом. Наступит когда-нибудь февраль, мы уедем, и о нас уже вряд ли кто вспомнит. Поэтому необходимо было что-то срочно сделать такое, чтобы память об астраханцах навеки осталась в этом общежитии. Ну, может быть, не о всех, конечно, за всех я отвечать не могу. Но после себя хотелось оставить какой-нибудь след. Хотя я и проделывал разные фокусы на глазах у всех, и моя незанятая скромность позволяла думать, что меня все непальцы будут видеть ещё много лет в своих ночных кошмарах, что-то меня подмывало на последний, решительный, грандиозный шаг…

В один прекрасный день, а если точнее, ночь я сидел над каким-то заданием. Владик с Рудиком уже спали. Задание не получалось.

— Чёрт бы побрал этого Гармашёва! — ругался я про себя. — Вечно подсунет какую-нибудь гадость!

В коридоре послышались чьи-то голоса, и я решил выйти развеяться. Прислонившись к стенкам, стоя друг напротив друга и поджав под себя одну ногу, как будто снимаются, болтали Сони и Рябушко.

— О, Рижий, привет! Как дельишки? — на чисто русском спросил Сони.

— Да ничё пока, о чём болтаете?

Разговор шёл о небезызвестной всем Бабе Жене. Сони рассказал одну историю о том, как в новогоднюю ночь напоил водкой бедную старушку, случайно заглянувшую на праздник жизни непальцев, а на следующее утро в туалете эта самая старушка шваброй била всех стремящихся туда попасть. Замахнувшись на Сони, Баба Женя подняла свою швабру, причём к самому верху, центр тяжести её резко переместился вверх, и та рухнула прямехонько на спину. С тех пор Сони зарёкся напаивать бедных старушек.

— А всё-таки, наша Баба Женя крепкая, — выслушав его рассказ, сказал я, — ведь живая осталась, даже очень.

В свою очередь я вспомнил случай, свидетелем которого был сам лично совсем недавно.

Однажды, в гордом одиночестве я сидел в столовой и ковырял вилкой так называемую котлету. Вскоре в столовую зашёл какой-то пацан и направился к стойке. Там обслуживала Шарла. Получив от неё тарелку с котлетами и чай, пацан поставил их на стол, который был как раз напротив меня, и пошёл обратно за вилкой. В это время в дверях показалась до боли знакомая рожа. Баба Женя как заправская партизанка осторожно высунула голову и оглядывала окрестности, пока не остановила свой взгляд на столе того самого пацана. Одним кенгуриным прыжком она оказалась около его стола, схватила рукой с тарелки несколько макаронин, подобрала котлетные крошки и даже умудрилась отхлебнуть из стакана чай. Проделав эти манипуляции, она также быстро покинула место преступления и уже через несколько секунд скрылась в дверях.

Вернувшись, пацан приспокойненько начал есть свой ужин, абсолютно не понимая, почему рыжий парень напротив него от смеха чуть не утыкается носом в тарелку.

Я, разумеется, знал, что со мной может произойти, если мне вовремя отсюда не уйти — меня могла охватить очередная хохочущая истерика.

— Сюда бы ещё сорокалетнюю фотографию Рудика, — подумал я и, ощутив новые колики в животе только от одной этой мысли, поспешил покинуть столовую.

Вот так весело сейчас проводил я время вместе с Сони и Рябушко. Последний тоже что-то начал вспоминать, как я резко перебил его следующей фразой:

— Сони, проколи мне бровь!

После этого наступила мертвая тишина. Вопрос прозвучал совершенно неожиданно, и даже я сам ещё не вполне осознал его суть. Может быть, мне хотелось, чтобы Рябушко заткнулся, и я сказал первое, что пришло мне в голову, может сказалась усталость от заданий Гармы — не знаю. Если бы я хотел ошарашить Сони, то лучше это сделать мне бы не удалось. Не говоря уже о Рябушко — тот буквально прилип к стене. Прошло пять минут молчания.

— А зачъем это тебе, Рижий? — очнулся, наконец, двухметровый.

— Ну, захотелось мне так!

— А почему бровь? Давай, я тебе ухо проколю.

Я посмотрел на левое ухо Сони, на котором весело болтались пять колечек, и подумал, что уже неделю назад сам купил себе пару таких же в надежде вставить их себе как раз в ухо, но что-то эта затея не пришлась мне по душе.

— Нет, Сони, — ответил я, — понимаешь, кольца в ушах — это примитивно. Да сейчас так почти все носят, взять хотя бы нашего Мартына, этим уже никого не удивишь.

— Но почему бровь?

— И нос! — вдруг безапелляционно произнёс я.

— И нос???

— И нос! Бровь и нос! — я вдруг стал полон решимости.

Сони колебался. У него уже была неплохая практика по пирсингу, и он успел окольцевать добрую треть общаги, но о таком его, видно, ещё не просили.

Тут вдруг от спячки очнулся Рябушко.

— Да ладно тебе, Сони, — сказал он, — видишь, пацанёнок приколоться хочет. Что тебе, жалко что ли?

Вот уж не думал, что найду в Рябушко такого заступника.

Сони всё ещё не мог решиться.

— Давай, давай, — подталкивал его Рябушко, — пошли к тебе, ты будешь колоть, а я смотреть или Андрона держать.

Тут Сони словно очнулся от транса и ехидно произнёс мне:

— А хочешь, Рижий, я тьебе член проколю?

— Нет уж, спасибо, — ответил я, — только бровь и нос!

— Ладно, тащи спирт, иголку и свои кольца.

В полном безумии я ворвался в 215-ую и, чтобы не разбудить Рудика и Владика, в темноте стал искать нужное.

— О, Господи, что я делаю? — говорил я сам с собой. — Ведь ещё не поздно отказаться… Как-то всё спонтанно… Надо бы хоть к этому морально подготовиться. Всё так неожиданно… И кто меня за язык тянул?

Но отказываться от своей бредовой идеи я был не намерен. Рыжий я, всё-таки, или не Рыжий? Да и вряд ли у меня хватит ещё раз смелости попросить Сони об этом. Эх, чему быть, того не миновать!

Через несколько минут со всеми необходимыми причиндалами я был уже в 204-ой. Впервые я ознакомился с Сониным жильём. Честно говоря, я ожидал лучшего. Тараканы здесь чувствовали себя как дома, как, впрочем, и Рябушко. Тот без спроса брал с полок какие-то журналы и, развалившись на кровати, развязано их перелистывал.

— Садись, — Сони выдвинул в центр комнаты стул и усадил меня на него.

Я сел и, покорившись судьбе, протянул ему спирт и иголку.

— Что сначала? — спросил Сони.

— Давай нос, — выбрал я.

— О'кей! — похоже, Сони полностью отошёл от транса и сейчас был прямо-таки преисполнен оптимизма. Теперь ситуация его явно забавляла, что отнюдь нельзя было сказать обо мне. Только сейчас до меня вдруг дошло, что предстоящая процедура должна быть не слишком приятной, а точнее даже совсем НЕприятной.

— Что ж, в душе каждого из нас сидит мазохист, — почему-то подумал я и наклонил голову так, чтобы свет от лампы падал прямо на нос.

Сони тщательно протёр одну его половину спиртом, затем тоже самое сделал с иголкой и преподнёс её к моему лицу.

— Только не ори! — предупредил он меня, напоминая, что уже глубокая ночь.

Я представил себе, как от дикого первобытного крика просыпается всё наше крыло вплоть до пятого этажа, и решил, что, пожалуй, действительно, орать не стоит. Тем более тогда все сразу узнают о моей затее, и никакого сюрприза не будет.

В ответ я только моргнул глазами, что одновременно давало знак к началу представления. Единственный зритель Рябушко откинул журналы в ожидании кровавого зрелища.

И началось…

Во-первых: ко мне в ноздрю залез индусский палец, что вызвало во мне нечто наподобие шока. Я как-то и не подумал, что без этого не обойтись. И теперь мне не оставалось ничего другого, как утешать себя мыслью, что до этого Сони в туалет не ходил.

Во-вторых: когда игла коснулась моего носа, я приготовился к дикой боли, однако, ничего ужасного я не почувствовал. Конечно, было страсть как неприятно, но всё же терпимо.