Остров - Пётр Валерьевич Кожевников

лица твоего и рук, но целую их нежно и берегу, берегу тебя, мое сокровище. Ты — моя! Но даже не моя, если не хочешь быть моей, но я люблю, люблю тебя, и жду, и надеюсь, что станешь моей.

Как мне запомнить эту землю? Как сохранить в памяти сухую, мочалкой ставшую, траву? И эти лужи. Я знаю, что будет мне и двадцать и, может быть, тридцать лет, но как вернуться к этому дню? Не обернуться, в полуулыбке, — а прошагать назад. Хотя, как знать, нет ли и там, за лестничными пролетами лет, такого же дня, таких же живых деревьев, живого ветерка? Нет ли? Я вернусь, непременно вернусь в этот день и так же почувствую, что жизни исполнены осколки зеленой бутылки, мятые консервные банки, рваный башмак, «каши просящий». Камень. Пень. Вода.

XVI

Завтра Дима пойдет в ПТУ. В школе, дома его всегда пугали этой системой, но теперь, раз он из-за неуспеваемости расстался с девятым классом, — выбора нет. Вообще-то, рекламируя «ремесло», обещают, что после окончания выпускники будут получать до двухсот рублей. Это — сразу. Неплохо. Но три года в ПТУ все-таки удручает. Три года из жизни. А выбора все-таки нет.

Здание ПТУ оказывается старым. Раньше, давно, в нем размещалась тюрьма. Дима блуждает по коридорам и решает, в какой цвет он покрасил бы стены и как что модернизировал бы в этом доме.

По ушам ударяет звонок. Ребята расходятся по кабинетам. На площадке стоят дежурные из выпускных групп. Они задерживают опоздавших, подымающихся по лестнице. Опоздавших — много.

Дима соображает, где его группа, и идет в кабинет черчения. Преподаватель похож на диктора телевидения (дразнил маленьким, дразнил его!), еще — на западногерманского актера, еще — на французского актера, но теряет свой сложный образ, начиная орать и бить стол рейсшиной.

На перемене развлечение — Бронштейн. Если стоят в коридоре, где кабинет материаловедения, то свет — гасят, ив Илью летит все, что придется под руки: портфели, кеды. Окурки.

Подводят Осталова: «Бей!» Не зло, а, кажется, равнодушно, смотрит Бронштейн. «Бей!» — «Не буду», — улыбается Дима. Тогда бьют его.

Дробилов. Ростом почти два метра. Сутулится. Похож на ископаемого ящера. Тяжеленная нижняя челюсть. Глаза переходные от щуки к коту — как с того света, — уже страшно, хотя никого просто так не обижает, а если сердится, то щелкает пальцем по носу, отчего сразу идет кровь.

Зубарев. Глаза маленькие. Подвижные. Злые. Нос выдающийся, блестит. Играет на гитаре (слушал — плохо). В группе пользуется наибольшим авторитетом. Занимается вольной борьбой. Рассказывает, как в военкомате медсестра осматривала его, замеряла, а завернув крайнюю плоть, долго смотрела, пока он не возбудился. Рассказывает, как путается с бабами.

Мезанинов. Совсем невысокий. Очень коренастый — борцово-боксерского типа. Глаза щелочками. Одет «с иголочки», но безвкусно. Собственно, два моих основных мучителя — он и Школьников. Каждую перемену собираются и истязают меня. По фигуре Мезанинова видно, что он подробно знает женщин. Грубое нахальство переполняет каждое его движение.

Ляжкин. Красивый цыганистый парень. Держит себя независимо, но когда Зубарев просит его почесать себе «спинку», чешет покорно, смеясь, как будто ничего для него унизительного не происходит. Эпизодически издевается над низшими слоями группы. Но кратковременно — отбоксирует и уйдет курить. Видел его с девчонкой. Она — как улитка расковыренная. Лицо — безрадостно, носа и того не видно.

Школьников. Глаза по виду равнодушные, как бутылочное стекло, которое, попади в него солнце, — засверкает. Длинный нос сломан, свернут набок: То, что было горбинкой, расплющено. На конце носа — набалдашник, раздвоенный книзу. Конструкция хилая — один скелет, обтянутый гусиной кожей. Гнусавит. Пытается завоевать в группе авторитет. Знаком с ведущими хулиганами района. Они им пренебрегают, иногда мучают, но совсем слегка, в общем-то он им всем нужен, его — натравливают. Водит ребят бить учащихся математической школы.

Блохин. Лицо вечно сальное. Сам как сало на сковородке. Вообще — горячий, но не по характеру, а по какой-то своей внутренней температуре. На лбу — вечный пот. Пахучий на расстоянии, весь в угрях, даже на губах — угри. Русые волосы — сальные. Одежда вся в жирных и прочих пятнах. Зубы передние съедены. Картавит. Примитивно остроумен, не нагл — живет уличной жизнью. Чтобы Школьников надо мной не издевался, Блохин взимает с меня от 15 до 20 копеек, и я некоторое время в безопасности.

Веселов. В профиль похож на шотландскую овчарку. Немного античного в нем, но когда отхаркивается и плюется — все пропадает. Заикается. Лицо его из тех, в которых хочется что-то изменить: убрать и добавить, чтобы стало красиво. Беспрерывно истязает своего друга Горюнова. Отрабатывает на нем борцовские приемы. Обесчестил одну девочку, на которой теперь, «н-не д-дай б-бог», придется жениться. Играет на гитаре.

Розеткин. Учился с ним в школе. Переполненное здоровьем лицо, жирное тело, а ноги — нормальные. Брови нарисованы под углом 90 вверх. Создавали бы впечатление свирепости, но круглое, улыбающееся лицо, как у ежа рот, распахнутый, и бездарные глаза раскрывают добродушного крепыша. Не стесняется своей тупости — тупость свою навязывает окружающим. За меня — пытался заступиться.

Бронштейн. Похож на грача. Культурен. Пытается себя галантно вести и изысканно выражаться. В ПТУ его устроил дядя и не хотел забирать, хотя одно сотрясение мозга он здесь уже получил.

С сотрясением мозга я попал в психиатрическую клинику. Сказали, надо отлежаться. Было что-то с головой. Били меня часто, но так — впервые. Главное, я ведь никому ничего не причиняю. За что? Случилось так. Зубарев и Школьников подошли ко мне. Сказали идти в туалет. Я пошел за ними. Они закурили. Школьников велел мне при них снять штаны. Я отказался. Он долго приказывал. Потом начал бить. Зубарев тоже. Я упал. Школьников ударил меня ногой по голове. Я закричал. Потом — не помню. Когда привезли в больницу, я не понимал ничего. Вернее, понимал, а говорил и делал не то, что хотел. Врач спрашивает, как меня зовут. Я отвечаю «сейчас», «вот тут». Мама меня зовет а я ее не узнаю. Потом прошло. Были еще сломаны пальцы. На руках. Я закрывал голову. Они зажили быстро.

— Если я еще раз пойду в училище, то возьму нож и убью Школьникова, — сказал Дима Анне, сам жмурясь, будто от яркого света. Зная,