Хозяйка Фалкохерста - Ланс Хорнер

– Зачем ты докучаешь мне всякой ерундой? Хаммонд уже знает об этом. Он докладывал мне за завтраком. – Лукреция Борджиа отлично знала, что это неправда. – Я рад, конечно. Надеюсь, она родит мальчика. Хороший получится жеребчик, когда подрастет. Просто замечательно, что у Омара могут быть дети.

Лукреция Борджиа оглянулась на появившегося в дверях Мема, бросилась к нему, вырвала у него из рук стакан с пуншем и сама поднесла напиток хозяину.

– Вот, выпейте. – Тон ее был сладким до приторности. – Значит, я схожу к Лейле и передам ей, что вы велите Омару больше не спать там. Ведь вы именно это и собирались мне поручить, сэр?

Прихлебывая пунш, он пробубнил:

– Именно это.

– А потом загляну в конюшню, где работает Омар, скажу ему, что пока он прямо там и будет опять ночевать. – Она застыла, ожидая подтверждения.

Максвелл, разморенный теплом от камина, мягкими подушками и пуншем, был сейчас готов согласиться со всем, что бы ни сказала Лукреция Борджиа.

– Пока мы с Хамом не подберем для него другую негритянку. – Произнося эти слова, он для убедительности кивал головой. – Сейчас ему надо отдохнуть от девок. Эту небось обрабатывал не покладая сил, иначе не понесла бы так быстро. Пускай побережет сок. Так ему и передай.

– Масса Уоррен, сэр?

Он уже успел закрыть глаза, а теперь был вынужден снова выйти из забытья.

– Ты до сих пор здесь, Лукреция Борджиа? Я думал, что ты уже побывала в хижине Лейлы и теперь торопишься в конюшню.

Прежде чем заговорить, она облизнулась: от волнения у нее пересохло во рту.

– Слушаюсь, сэр, масса Уоррен, сэр. Уже бегу. Только сперва мне хотелось кое-что с вами обсудить.

– Какие еще обсуждения? Ты и так треплешь языком день и ночь. Неужели еще не все высказала? Что там у тебя еще?

– Я насчет Омара…

– Ну?

– Просто подумала, что пора и мне снова родить вам детеныша, масса Уоррен, сэр. После близнецов я больше не рожала, а это было так давно! Видать, в Меме не осталось соку. Он израсходовал все, что в нем было, на других девок: ведь заваливает каждую встречную. Стоит лечь со мной, сразу принимается храпеть. Храп – вот и все, чего мне удается от него добиться. Ох и устала я от него!

– Старовата ты, чтобы опять рожать, – проговорил он, с сомнением оглядывая ее.

Она решительно помотала головой:

– Совсем я не старая, масса Уоррен, сэр, вы сами знаете! Если у меня будет мужчина, который способен не только дрыхнуть, то я еще нарожаю вам целый фургон! По одному в год! А может, и близнецы получатся.

Он уставился на нее, но она не опустила глаз. Он не прогонял ее, знай себе раскачивался в кресле и потягивал пунш. Наконец улыбнулся и сказал:

– Ох и хитра же ты, Лукреция Борджиа! Но меня не проведешь. Ты хочешь этого Омара с тех самых пор, как мы его купили. Ты сама мне об этом говорила, даже умоляла меня отдать его тебе. Небось подсмотрела, что за диковина у него в штанах, потому и потеряла покой. А помнишь, что я тебе ответил, когда ты обратилась ко мне со своей просьбой?

Она угодила в собственный капкан. Теперь пришлось напряженно соображать, как же вырваться и получить заодно желаемое.

– Помню, масса Уоррен, сэр, еще как помню! – Она осклабилась, хотя на самом деле ей было не до смеха. – Вы тогда ответили, что для такого молодца я стара и жирна.

– Не только это, Лукреция Борджиа. Больше ты ничего не запомнила?

Она изобразила непонимание. Давно заделалась заправской лицедейкой, иначе ей бы не удалось всякий раз придавать своей физиономии такое невинное выражение.

– Ничего, хоть режьте меня, масса Уоррен, сэр!

– А ведь ты отлично знаешь, что я тогда сказал еще кое-что.

Закусив губу, словно это помогало ей собраться с мыслями, она запрокинула голову, а потом развела руками:

– Нет, не припомню.

Он ткнул ее пальцем в бок:

– Зато я помню. Да и ты прекрасно помнишь, черная чертовка! Я пообещал, что подвешу тебя за ноги и отделаю кнутом, если ты еще раз посмеешь состроить глазки Омару. Знаю, как тебе хочется с ним переспать, но на этот раз ты не добьешься своего, Лукреция Борджиа, хоть и лезешь из кожи вон. Ни за что! Лучше пусть ты никогда больше не родишь. Если Мем не может тебя обрюхатить, так тому и быть. Я не собираюсь тратить силы Омара на тебя. У меня нет привычки подвергать порке негритянок, но на сей раз я серьезно тебя предостерегаю: попробуешь затащить Омара к себе в постель, я с твоей толстой задницы всю шкуру спущу. Поняла?

Она молча кивнула. Последнее слово осталось за Максвеллом, и она чувствовала, что ничего не добьется, даже если проявит всю свою хитрость и настойчивость.

– И учти: я говорю серьезно! – прикрикнул он.

– Да, сэр, масса Хаммонд, сэр, – отчеканила она и грустно добавила: – Жаль, что вы не хотите больше от меня ни просто ребеночка, ни близнецов. Что ж, раз вы говорите, что Омар не для меня, буду обходить его стороной.

Она забрала у него пустой стакан.

Вернувшись на кухню и найдя ее пустой, она дала волю чувствам. Рыдать было не в ее привычке, однако сейчас ей пришлось утирать слезы, вызванные не столько печалью, сколько разочарованием. Ей не удалось добиться своего, а она не умела мириться с поражениями. Никогда в жизни ей не хотелось ничего так сильно, как Омара. Его лицо день и ночь стояло у нее перед глазами с тех пор, как он поселился в хижине Лейлы, однако она держала себя в узде и не подходила к нему близко.

Теперь, когда он выполнил хозяйское поручение, она считала себя вправе потребовать его для себя. Никому не было бы от этого плохо, а Омару и подавно, делил бы с ней ложе, пока Максвеллы не подберут ему новую сожительницу, и все. К тому же она считала пустой болтовней разговоры о том, будто мужчина должен поберечься, обрюхатив женщину. Она разбиралась в этом куда лучше.

Чем больше сил расходует мужчина в постели, тем более могучим он становится. Какая польза для мужчины, если его лишают возможности каждую ночь наслаждаться женщиной? Ровно никакой!

Несмотря на угрозы Максвелла, Лукреция Борджиа вспомнила, что в Фалконхерсте еще ни разу не пороли негритянок. Самое суровое наказание, которому там могли подвергнуть провинившуюся, – это запереть ее в сарае и три дня держать на хлебе и воде.

Три дня заключения! Три дня на хлебе и воде! Она готова пойти на это, если в обмен получила бы Омара. Подобные лишения казались ей слишком дешевой платой за радость близости с ним, за чудо ощущать в кромешной тьме его гладкие руки и ноги, его жаркий рот.

Упрямо сжав зубы и набычившись, она выпрямилась и распахнула дверь. От конюшни ее отделяла лишь пара шагов – недолгая прогулка.

Хлеб и вода? Пустяки!

Она решительно зашагала в лучах полуденного солнца к конюшне, поскрипывая накрахмаленным фартуком. В конюшне она постояла, чтобы привыкнуть к полумраку, и тут увидела Омара, руководившего юношами, чистившими стойло, прежде чем класть туда свежую солому. Она поманила его пальцем.