Песчаные небеса - Олаф Бьорн Локнит

– Зоркие у тебя глаза, не то, что у меня… Гномы хорошо видят только в темноте, а при столь ярком солнечном свете мне, как сыну гнома, тяжеловато.

Он ехал чуть позади Конана, натянув капюшон на самые глаза и перевязав его тесьмой на голове.

С восхода прошло уже довольно много времени, солнце было в зените и палило нещадно. Все живое попряталось от жары, исчезли куда-то даже маленькие ящерки, которые утром грелись на песчаных холмиках, шмыгали под копытами лошадей и, когда на них падала тень, мелко дрожа, быстро зарывались в песок.

Путники оказались в тяжелом положении – поспешное бегство из Султанапура не позволило им запастись едой и питьем, не было денег, чтобы купить провизию, да и где ее купишь посреди пустыни. Оставалось надеяться, что джавиды, по словам Ниорга ожидавшие киммерийца в развалинах сторожевой башни, сообразят захватить с собой хотя бы флягу с водой. О том, чтобы напоить лошадей, и думать было нечего. Да, повезло бывшей лошадке Турлей-Хана, стоит теперь, небось, в прохладной конюшне у старика-шемита, напоенная да накормленная, и варвара рядом нет…

Конану приходилось потяжелее, чем Мораддину – болели обожженные на пожаре руки, причем боль усиливалась жгучими лучами солнца; уже сейчас варвару сильно хотелось пить. Пару раз сознание на пару мгновений точно заволакивалось туманом, он, судорожно сжав пальцы, держался за луку седла, чтобы не упасть с лошади. Развалины башни приближались медленно, как во сне, и, чтобы отвлечься от боли и жажды, Конан смотрел, не отрываясь, на колеблющийся силуэт, силясь различить бойницы, отдельные камни, пообсыпавшийся зубчатый верх… Временами в глазах темнело, и тогда варвар перебрасывался двумя-тремя ничего не значащими словами с Мораддином, чтобы не потерять ощущение действительности.

Летучая мышь сидела, спрятавшись в складки одежды хозяина, и даже не пыталась высунуться наружу, под слепящие лучи солнца.

Наконец, желто-серые развалины башни вынырнули из-за бархана, неожиданно оказавшись совсем рядом – меньше, чем в полете стрелы.

– Приехали, – прохрипел Конан, еле двигая пересохшими губами. – Честное слово, проезжай сейчас караван да вынырни из песка равах, я бы не раздумывая кинулся снова зарабатывать воду…

– Я бы к тебе с удовольствием присоединился, – слабым голосом откликнулся Мораддин. – Вот, кстати, ехал и думал, что будет, если эта тварь – равах – прельстится двумя полумертвыми от жары и жажды проходимцами…

– Подавится, – хмуро сказал киммериец. – А что вернее, отравится и сдохнет… Давай ходу, хоть в тени посидим…

Конан, кряхтя и постанывая, слез с понурой лошади, завел ее в тень, отбрасываемую старой башней, привязал к проржавевшей древней коновязи и решительно шагнул внутрь. Мораддин вошел следом и ткнулся в спину варвара, замершего у входа, будто статуя.

– Что такое? – полугном подпрыгнул, заглядывая через плечо Конана, но ничего толком не разглядел. Когда тот молча посторонился, Мораддин обозрел округлое помещение первого этажа и присвистнул.

– Мораддин, ты видел Дагарнуса в лицо или он платил за мое освобождение через своих поверенных?

– Конечно, видел, – последовал ответ.

– Тогда скажи мне, только честно, это – он? – киммериец указал на один из трех трупов, лежавших у стены. Мораддин, не колеблясь, прошел вперед, нагнулся, осмотрел тела и, повернувшись к Конану, утвердительно кивнул.

– Так, – только и смог сказать северянин. – Плакали мои денежки…

– Ты неисправим, – вздохнул Мораддин, вертя в руках подобранную стрелу с синим оперением.

Конан присел на корточки у стены, обхватил голову руками и с неподдельной мукой в голосе проговорил:

– Великий Кром, да что происходит-то? Почему все мрут, как мухи?! Я впервые начинаю думать о собственной смерти…

– Брось, – махнул рукой Мораддин. – Отобьемся, со мной не пропадешь!

– Да я и без тебя почти три десятка лет не пропал! – огрызнулся варвар. – Я просто хочу знать, что творится вокруг! Не может быть, чтобы Джафир был виновен в попытке убить меня, смерти мага, пятитысячника и теперь вот Дагарнуса. Его-то за что?

Мораддин тем временем обшаривал одежду кофийского посланника, убитого ударом кинжала в висок – способ, еще никогда не виденный варваром. Единственное, что удалось добыть у достойного мэтра – это кошелек с золотом, который полугном немедленно бросил Конану, чтобы тот хоть немного утешился. Зато у одного из телохранителей оказалась нетронутая огромная фляга разведенного вина. Напившись, Мораддин подошел к киммерийцу и сунул сосуд ему в руку.

– Пей вот лучше.

Варвар, отложив кошелек, схватил флягу и в несколько огромных глотков осушил ее до дна, даже не спросив, пил ли Мораддин. Выдохнув, он резко отшвырнул пустую баклагу и исподлобья посмотрел на своего спутника, а потом на стрелу, которую бывший капитан хэрда бросил на выщербленный, покрытый песком пол.

– Дай-ка эту штуку сюда, – Конан указал на стрелу, и когда она попала ему в руки, подозрительно посмотрел на оперение и потеребил крашеные синей краской перышки.

– Стрела-то зуагирская… – медленно проронил он. – Я такие видел в оазисе Баргэми. Все-таки это дело рук молодого шейха. И кувшин он, гад, забрал… Между прочем, Мораддин, а где твои вислоухие дружки? Ниорг мне, помнится, шамкал, будто поджидать они меня тут будут.

Полугном неодобрительно покосился на варвара, но ничего не ответил и, тщательно осмотрев пол, обнаружил, что края одной из старинных каменных плит неплотно прилегают к соседним. Вынув кинжал, он постучал рукоятью по камню, и по гулкому звуку понял, что под плитой пустота.

– Подождем, – буркнул Мораддин. – Если джавиды здесь, то должны откликнуться…

Договорить он не успел, ибо родичи Ниорга и в самом деле откликнулись, разве что не совсем обычным, на взгляд киммерийца способом. Плита начала медленно подниматься, сдвигаясь в сторону и открывая зиявший провал, а из темноты его показалось такое чудище, что даже попривыкший за годы странствий к подобным зрелищам Конан, выругавшись на родном наречии, вскочил и, выхватив меч, попятился к выходу. Мораддин, и тот отступил на несколько шагов, изменившись в лице при виде невероятно безобразного черного чудовища. Ребристый костяной панцирь полностью закрывал темное тело, а из-под переднего края его высовывалась небольшая безглазая голова, которая, казалось, состоит из одних зубов – прямых, как кинжал, и длиной не меньше ладони; четырехпалые когтистые лапы вцепились в края отверстия. Монстр еще шире разинул пасть и, брызгая слюной, издал булькающее рычание. Неожиданно рядом с отвратительной тварью появилась знакомая носатая физиономия Ниорга.