Цикл - Джереми Роберт Джонсон

«Они набросились на твою жену с ножами и вскрыли ее как бутон».

Люси инстинктивно развернулась, намереваясь убить все, что пыталось в нее проникнуть, но адски болезненная пульсация в глазнице и новая боль в правой ноге обездвижили ее, и все, что она могла сделать, – это застонать.

Два быстрых разреза по коже, вспыхнувшие нервы, а затем она услышала, как Брюэр сказал:

– Отпусти… Чтоб тебя… Выходи давай

Она почувствовала, как Оракул вышел из шеи, как кожа вокруг дырки опухла и успела послать ей ощущение извивающегося существа, когда его вытягивали наружу.

– Охренеть, какой противный. Господи.

Визг Оракула достиг апогея.

Люси почувствовала вибрацию тяжелого предмета, врезавшегося в землю рядом, услышала, как что-то хлюпает при каждом глухом ударе.

Визг прекратился, а затем совсем стих.

– Твою мать, Люси! Как ты в себя эту штуку пустила?!

Она услышала, как Брюэр опустился на землю рядом с ней, застонав от боли.

А вдруг он мне просто мерещится? Как мы вообще выжили?

Она открыла здоровый глаз.

Брюэр правда сидел рядом, но по виду было ясно, что жить ему осталось недолго. Его лицо, плечи и шею покрывала россыпь кровоточащих рваных ран. Зазубренный кусок черного пластика торчал из безвольно свисающей левой руки. Кисть была абсолютно белой.

Стоп. Все еще жив. Они узна`ют.

– Они идут за нами. Надо двигаться.

Брюэр рассмеялся.

– Во-первых, мы вообще не в состоянии двигаться. Я, наверное, еще бодрячком, а вот у тебя денек тяжелый выдался. Не хочу пугать, но у тебя нога под странным углом согнулась. И, во-вторых, они не придут. Еще не скоро.

Должно быть, он заметил ее замешательство.

– Вот. Смотри, если сможешь. Взгляни немного вниз с холмика. Можно тебя подвинуть?

Люси знала: если двинется, будет чертовски больно. Но сказала:

– Да.

– Я постараюсь осторожно, хорошо?

И он правда постарался, хоть им пришлось шевелиться медленно и каждое движение вызывало новые приступы боли и непроизвольные крики. Но вскоре она сидела так, как тогда, у трубы, меж его ног, прислонившись к его разорванной осколками груди. Люси старалась не обращать внимания на то, как мало осталось тепла между их телами, и на то, как дрожал Брюэр.

– Видишь это? Родни соорудил адскую бомбу.

Люси слышала в голосе Брюэра боль, смешанную со странным восхищением.

Она прищурилась, фокусируя здоровый глаз. Они ушли примерно на тридцать ярдов от трубы, на небольшое возвышение. Под ними осталось месиво из оторванных конечностей и внутренностей, которые когда-то были роем, следовавшим за ними.

А в центре взрыва, между двумя залитыми кровью участками почвы, текла новая река.

Яйца. Теперь они распространятся.

– Они этого и хотели, – сказала она.

– Пусть те, что остались, думают, что все идет по плану. Но ни черта они не получат.

– В смысле?

– Когда я тащил нас, услышал шум самолета. Первый самолет с тех пор, как все это дерьмо произошло. Каковы шансы, а? Они точно пришли по нашим координатам. Твое сообщение дошло, как ты и сказала.

Люси так сильно хотела поверить ему, обрадоваться. Но она заметила, что у него текла кровь из обоих ушей, поэтому его слова о том, что он «слышал самолет», не означали, что он слышал самолет, который принесет ублюдкам за стеной правду и заставит их прекратить эксперимент.

Возможно, он вообще ничего не слышал.

Но если все-таки слышал?

Люси решила оставить все, как есть. Другим перед смертью она всегда дарила добрую ложь. Так что она тоже заслужила.

Они услышали мое сообщение.

Боль в глазу, шее, ноге и во всем теле затмила радость, но все же Люси ее ощутила и была благодарна за нее.

– А что нам теперь делать?

– Делать? Серьезно, Люси? Вон, посмотри, мы и так сделали достаточно. Кто знает, сколько нам еще ждать. Посидишь со мной?

Она кивнула.

Брюэр немного наклонился вперед и протянул единственную здоровую руку. Люси переплела их пальцы, закрыла глаз и подумала о том, что Крис Кармайкл сказал в последний день занятий.

«Вот как от этого избавиться.

Это реальность».

Бедный Крис…

Она так много хотела сказать Брюэру, наполнить его сердце, поблагодарить за то, что спас ее от роя, за то, что вынул Оракула из шеи, сказать, что он был добрым, как наказывала бабуля, сказать: «Это худшее. Свидание. На свете. – И знала, что он рассмеется, и тогда она скажет ему, что он хороший и сильный и что она действительно любит его так, как никогда и никого не любила прежде.

Но было нечто прекрасное в тишине и в том, как их тела покоились вместе, сломанные, но наконец-то свободные, не обремененные борьбой, поэтому она не стала нарушать молчание, лишь попыталась заглушить боль и сосредоточиться на его дыхании и слабом биении его сердца.

Когда рука Брюэра похолодела, а тело обмякло и упало назад, она упала вместе с ним и закрыла глаза. Люси оставалась рядом с ним в темноте, слушала ветер и небо, и спустя несколько минут или, может, часов ее уши уловили прекрасный новый звук – грохот двигателей, парящих высоко над головой.

Самолет.

Огромный и мощный, прямо над опустошенным куском пустыни, где они лежали вместе.

Она крепче сжала его за руку и подумала:

Ты был прав. Ты правда слышал.

Брюэр.

Брюэр.

У нас получилось.

Она сжала его руку еще крепче.

Я люблю тебя.

Затем последовала вспышка – такая яркая, словно дневной свет, – и рука Брюэра снова стала теплой, и Люси почувствовала, как их тела поднялись в воздух, прежде чем прошла взрывная волна, и Люси знала, что они с Брюэром скоро превратятся в пыль и будут кружить вместе, уничтоженные и свободные от мира, и она подумала: «У нас все будет хорошо», – и впервые за долгую вечность эти слова были похожи на правду.

Благодарности

В первую очередь я безмерно благодарен моей жене Джессике, за то, что выдерживала мои побеги в отели и на трейлерные стоянки для написания этого романа (и еще спасибо ее родителям за то, что позволили мне переночевать в их трейлере; через несколько дней я вышел весь бледный, меня ослепило солнце, а я сжимал рукопись в руках и шипел на все, что движется). И спасибо моему ребенку за то, что был паинькой, пока я отсутствовал, и по возвращении встречал меня объятиями, шалостями и тыквенным хлебом с шоколадной крошкой.

Этой книги могло и вовсе не быть, если бы не безграничная вера и терпение Молли Глик. Она делилась своей