Сборник фантастики. Золотой фонд - Амброз Бирс

Три главных пункта занимали теперь мои мысли. Убийство викария, местопребывание и деятельность марсиан и судьба жены. Первое не вызывало во мне ни чувства ужаса ни угрызений совести. Я принимал это как совершившийся факт, который навсегда оставил по себе тяжелое воспоминание – и только. Я считал себя тогда, как считаю и теперь, жертвой не зависящих от меня обстоятельств, которые постепенно привели меня к той развязке, к которой я неизбежно должен был прийти. Я не был достоин осуждения, и все же это воспоминание преследовало меня постоянно, неотступно…

В безмолвии ночи я призывал себя к допросу и сам себя судил за ту минуту ярости и страха. Я припоминал каждое слово нашего разговора с того момента, как я увидел его сидящим возле меня на лугу и указывающим мне на столб дыма и пламени, поднимавшихся из развалин Уэйбриджа, в ответ на мои мольбы дать мне попить. К совместной работе мы были неспособны, и злой случай подшутил над нами, соединив нас вместе. Если бы я мог заглянуть в будущее, я бы оставил его тогда в Халлфорде. Но я не мог предвидеть того, что произошло. Преступен же тот, кто заранее обдумывает преступление. Я рассказал об этом событии, как вообще обо всем, что я видел и что пережил. У меня не было свидетелей, и я мог бы не говорить о нем. Но я все же рассказал, и пускай читатель сам делает свои заключения.

Когда я, сделав над собой усилие, отогнал от себя воспоминания о распростертом теле викария, передо мной встали вопросы о марсианах и об участи моей жены. Для решения их у меня не было никаких данных, и я мог делать тысячу различных предположений. И вдруг совершенно неожиданно на меня напал непобедимый ужас. Я сел на постели и широко раскрытыми глазами смотрел в темноту. Одно только страстное желание было во мне, чтобы мою жену, внезапно и безболезненно, поразил тепловой луч. Странная ночь! Но страннее всего было то, что, когда наступило утро, я, человек, существо высшее, одаренное разумом и волей, выполз из дома, как крыса из норы, как низшее существо, которое могло быть поймано и убито по первой прихоти своего властелина. Как много нужно было пережить, чтобы понять это! Да, несомненно, если эта война не научила нас ничему другому, то она, во всяком случае, научила нас чувству сострадания к тем неразумным тварям, которым так тяжело живется под игом человека.

Утро было прекрасное. На востоке небо уже розовело, и все было усеяно маленькими золотистыми облачками. По всей дороге, от вершины холма Патни до Уимблдона, я видел многочисленные следы той паники, которая разыгралась в ночь с воскресенья на понедельник и погнала к Лондону поток беглецов. Я видел маленькую двуколку со сломанным колесом, с надписью «Томасс Лебб, зеленщик из Нью-Малдена» и с брошенным на ней жестяным сундуком. Дальше валялась затоптанная в грязь, теперь уже затвердевшая соломенная шляпа, а на вершине западного холма лежала опрокинутая бадья и куча битого стекла, забрызганного кровью.

Я шел медленно дальше, и в голове моей носились неясные планы. Я хотел идти в Лезерхэд, хотя там менее всего я мог рассчитывать найти свою жену. Если только смерть не настигла их внезапно, то она и мои кузены, конечно, бежали оттуда. Но я убеждал себя, что там, по крайней мере, я могу увидеть или как-нибудь узнать, куда бежало население из Суррея. Я чувствовал только, что мне надо было найти мою жену, что душа моя болезненно тосковала по ней и по людям, но у меня не было ни малейшего представления о том, что нужно было сделать, чтобы найти их. Свое безутешное одиночество я сознавал теперь слишком хорошо. Под прикрытием деревьев и кустов я дошел до конца улицы Уимблдонского поля.

Все темное пространство поля только местами оживлялось кустами дрока и вереска. Красной травы нигде не было видно. Когда я пробирался краем поля, взошло солнце, и все кругом наполнилось светом и жизнью. В одном углублении под деревом, куда стекала вода, суетился целый выводок лягушек. Я остановился, чтобы посмотреть на них. У них следовало бы поучиться твердой решимости жить во что бы то ни стало. Вдруг я почувствовал, что за мной наблюдают; я обернулся и увидел в кустах что-то черное. Я стоял, присматриваясь, потом шагнул в ту сторону. Таинственное существо поднялось и превратилось в человека с саблей у пояса. Я стал медленно подходить к нему, но он стоял, не шевелясь, и все смотрел на меня.

Подойдя ближе, я увидел, что его платье было так же покрыто грязью и пылью, как мое. У него был такой вид, как будто он выкупался в водосточной канаве. Вся его одежда была покрыта зелеными пятнами от тины, а местами замазана углем. Его черные волосы падали ему на глаза, смуглое лицо осунулось и было грязно, а через весь подбородок шел ярко-красный шрам.

– Стойте! – закричал он мне, когда я приблизился к нему на десять ярдов.

Я остановился.

– Откуда вы идете? – спросил он меня хриплым голосом. Я обдумывал свой ответ, наблюдая за ним.

– Я иду из Мортлека, – сказал я. – Я лежал под развалинами дома, около ямы, куда упал цилиндр марсиан. Теперь я освободился оттуда и убежал.

– Здесь кругом вы не найдете пищи, – возразил он. – Все это – моя земля, начиная от холма до реки, в эту сторону до Клепхэма, и в ту – до конца поля. Только один человек может прокормиться тут. Куда вы направляетесь?

– Я сам еще не знаю, – отвечал я нерешительно. – Я пролежал под развалинами дома тринадцать или четырнадцать дней и не знаю, что произошло за это время.

Он посмотрел на меня, как бы сомневаясь в чем-то, и потом внезапно в лице его произошла какая-то странная перемена.

– Я не намерен оставаться здесь, – продолжал я. – Скорее всего я пойду на Лезерхэд, чтобы искать там мою жену.

Он быстро шагнул ко мне, указывая на меня пальцем.

– Так это вы? – вскрикнул он. – Человек из Уокинга? И вас не убили в Уэйбридже?

В тот же момент я узнал его.

– А вы тот артиллерист, который забрался тогда ко мне в сад?

– Это я называю счастьем! – радостно обратился он ко мне. – Мы с вами счастливчики. Ну кто бы мог подумать, что это вы?

И он протянул мне руку, которую я пожал.

– Я спрятался тогда в дренажной канаве, – продолжал он. – Но они не всех убили. Когда они ушли, я вылез и направился прямо через поля к Уолтону. Однако не прошло еще и шестнадцати дней с тех пор, а ваши волосы стали совсем седые.

Он оглянулся вдруг через плечо.

– Это только грач, – сказал он. – В такие времена, как теперь, узнаешь, что и у птиц есть тень. Но здесь слишком открытое место. Пойдемте туда, в кусты, и расскажем друг другу наши переживания.