Елизавета I - Эвелин Энтони

Наконец ей удалось сочинить письмо в том стиле, которым она всегда замечательно владела. Она уговаривала королеву Марию признать свою вину в заговоре Бабингтона.

«...Если Вы сделаете это в собственноручном письме мне, как королева королеве и женщина женщине, если Вы отдадите себя на мой личный суд, Вас не будут судить в каком-либо открытом суде моего королевства и я изыщу средства смягчить Вашу участь...»

Немного помедлив, Елизавета скрепила это письмо своей подписью и вдруг вспомнила, как долго и тщательно совершенствовала эту подпись, которую было почти невозможно подделать. Она всегда была рассудительна и осторожна, а не действовала очертя голову, как эта женщина, которую она сейчас пытается спасти от плахи. В глубине души Елизавета не винила Марию за то, что та не останавливалась ни перед чем, включая даже убийство, в попытках вернуть себе свободу, которой была лишена в течение почти двух десятилетий. Она понимала, почему Мария Стюарт лгала, почему она прибегала к жалкому обману и нелепому шифру, ключ к которому шифровальщик Уолсингема подобрал за несколько часов; она поступала бы точно так же, но действовала бы более ловко. Елизавета могла рассказать об этом Роберту, поскольку с ним она никогда не притворялась; Роберт — циник, и они понимают друг друга. И слава Богу, сердито размышляла Елизавета, присыпая песком и запечатывая письмо Марии Стюарт, Роберт не считает её полубогиней, слишком мудрой и возвышенной, чтобы испытывать муки сомнений и угрызения совести и слишком утончённой, чтобы не относиться терпимо ко многим человеческим слабостям. Если Мария Стюарт подпишет признание своей вины, она станет почти безвредной. Люди, идущие на плаху в Тайберне за религиозный миф, не прольют и капли крови, чтобы посадить на трон Англии трусиху и покаявшуюся убийцу. Мария Стюарт сможет купить себе жизнь ценой чести, и всё же, когда Елизавета позвонила в колокольчик и вручила письмо своему секретарю, чтобы отправить его в Фотерингей специальным курьером, у неё было предчувствие, что она запросила слишком высокую цену.

Письмо английской королевы было доставлено в замок Фотерингей Марии Стюарт. Не успела она дочитать его до конца, как её бледное лицо уже было залито краской гнева. За ней наблюдали фрейлины; они надеялись, что это письмо даёт их госпоже какую-то надежду. Наконец Джейн Кеннеди осмелилась спросить:

   — Ваше величество, о чём оно? Молю вас, расскажите, мы вне себя от тревоги.

Мария обернулась к ним и улыбнулась; то была горькая, сардоническая улыбка.

   — Королева Англии предлагает мне помилование, если я покаюсь. Если я признаю себя виновной во всех преступлениях, в которых она меня обвиняет, и отдамся на её милость, она спасёт меня от судебной коллегии и сохранит мне жизнь.

Наступила тишина: никто из присутствующих, хорошо знавших королеву Марию, даже не посмел предположить, что она может согласиться на такое предложение.

   — Итак, милые дамы, я могу остаться в живых, если изменю себе и предам всех тех храбрецов, которые отдали свои жизни за моё дело. Должно быть, королева Елизавета считает меня такой же низкой и криводушной, как она сама, — негромко добавила Мария Стюарт.

   — Найдите мне бумагу, перья и чернила. Я отвечу без промедления. Пусть курьер, который принёс это письмо, вернётся с моим ответом.

Ответ Марии Стюарт Елизавете был кратким; он был написан вежливо, но твёрдо.

Как писала Мария, она не может просить у Елизаветы прошения за преступления, которых не совершала. Она не намерена держать ответ перед английской судебной коллегией и признавать их приговор правомочным, поскольку она королева и отвечает за свои деяния лишь перед Богом. Она желает своей кузине всяческого счастья и прощает её за двадцать лет пережитого ею беззаконного заточения. Это письмо отправили в Лондон; Мария посмотрела из окна вслед отъезжающему курьеру и пошла в молельню.

11 октября в Фотерингей прибыли члены судебной коллегии, и Мария Стюарт предстала перед ними в Большом зале замка. Здесь она впервые увидела своих заклятых врагов Бэрли и Уолсингема, а также жюри присяжных из тридцати шести пэров, членов государственного совета и судей.

Ей не предоставили адвоката; материалы дела читали ей вслух, и ей не позволили ознакомиться с копиями своих писем Бабингтону и его ответов. Мария Стюарт отвечала на вопросы с достоинством и юмором, защищала себя с подкупающей искренностью и настаивала на том, что никогда не замышляла ничего против жизни Елизаветы. Иногда она лгала, поскольку её вина по главному пункту обвинительного акта была несомненно доказана; но везде, где только было возможно, говорила правду. Она не искажала истину сознательно, условия, в которых её судили, были столь явно несправедливы, улики во многом сфальсифицированы, а судившие её люди столь вопиюще пристрастны, что защита Марии Стюарт была лишь актом неимоверного мужества — достойного восхищения и обречённого на поражение. Всё это судилище было насмешкой над правосудием, но его требовала политическая необходимость. Мария была слишком опасна для Англии, так что точное соблюдение законов во время судебного разбирательства никого не интересовало. Среди тех, кто судил шотландскую королеву, были люди, которые в прошлом тайно писали ей письма с заверениями в своей верности, но Мария знала: они тоже её осудят, потому что она должна быть осуждена. По прошествии двух дней судебная комиссия покинула её и вынесла вердикт, признававший её виновной по всем пунктам обвинения. Исполнение приговора было отсрочено. Он должен был быть вынесен парламентом и утверждён подписью Елизаветы. Фотерингей вдруг обезлюдел; здесь остался лишь Паулет, его солдаты и несколько оставленных узнице слуг. Она занимала себя вышивкой и написанием писем, которые, как ей было известно, будут последними; в них она обращалась к тем, кто не пожелал прийти ей на помощь ранее и не смог спасти её теперь.

В письмах Папе Римскому, французскому королю и своему сыну она настаивала на своей невиновности и прощала им то, что они не захотели ей помочь, а последнее письмо она написала королю Филиппу Испанскому. Она завещала ему свои права на английский престол и благословляла на вступление в это наследство. Когда несколько недель спустя сэр Эмиас Паулет явился к ней с известием, что парламент приговорил её к смертной казни через отсечение головы, Мария лишь улыбнулась. Теперь ей оставалось лишь молиться и ждать. Когда приговор будет утверждён, она обретёт покой.

Сэр Вильям Дэвидсон был довольно робким человеком; будучи вторым секретарём королевы, он обычно виделся с нею лишь в присутствии Уолсингема. Сейчас, в самый решительный момент после суда над Марией Стюарт, Уолсингем неожиданно заболел, и нелёгкое бремя завершения этого дела легло на плечи несчастного Дэвидсона. Он пришёл в покои королевы в Гринвичском дворце, но не мог стоять перед нею спокойно. Принесённый с собой документ он держал за спиной; нервничая, он слишком сильно сжал его, и смятая бумага зашуршала. Королева сидела за письменным столом, услышав треск бумаги, она подняла голову и нахмурилась. Она казалась бледнее обычного, глаза покраснели и ввалились, а под ними залегли глубокие тени: в последние несколько недель Елизавета очень плохо спала.

Она смотрела на Дэвидсона с неприязнью; её раздражало то, что он нервно переминался с ноги на ногу; впрочем, её собственные нервы были так напряжены, что от малейшего шума она готова была закричать во весь голос. Глупец и педант Дэвидсон держался так, будто ожидал, что она вот-вот запустит в него чернильницей.

   — Вы принесли приговор? — отрывисто спросила королева.

   — Да, ваше величество.

— Тогда дайте его мне.

Дэвидсон развернул принесённый свиток и разложил на столе. Она принялась его просматривать, и у секретаря возникла уверенность, что она снова откажется подписать приговор и отошлёт его обратно к Уолсингему. Когда он приходил в последний раз, она привела его в смятение, внезапно спросив, зачем ей нужно превращать смерть собственной кузины в зрелище для публики, если те, кто громче всех требуют высшей меры наказания, могли бы легко сами покончить с шотландской королевой и избавить от этого свою госпожу. Дэвидсон никогда не забудет, как она. предложила ему написать Паулету письмо с намёком на то, что узницу следовало бы отравить. Он выслушал её, похолодел от ужаса и впервые отвращение к королеве пересилило в нём страх перед ней, а потому он, запинаясь, пробормотал какие-то возражения, которые она оборвала ругательством и велела ему выполнять полученное приказание. Он отослал Паулету требуемое письмо, но этот несгибаемый человек, до конца верный своим железным принципам, ответил, что никогда не замарает свою совесть, совершив кровопролитие без законного на то основания.