Hermanas - Тургрим Эгген

— Я тебе все еще немножко нравлюсь, — сказала Хуана удовлетворенно.

Мои руки скользили по ее телу Я удивлялся силе своего желания: не прошло еще и суток, как я занимался сексом с Мирандой. Но она была Мирандой. В темноте различий было не видно. Ее тело ощущалось совсем так же, как и тело Миранды. Поцелуи были более влажными, более мягкими, но все равно похожими на поцелуи Миранды. И даже запах был почти таким же, как немного навязчивые духи йуйу Хуаны. Я думал о словах Эрнана: «Как ты можешь с такой категоричностью утверждать, что любишь одну, а другая ничего для тебя не значит? Они же одинаковые».

Но ведь они не были одинаковыми. Я чувствовал необходимость в том, что было у Хуаны и в чем мне отказывала Миранда: прежде всего в мягкой податливости. Хуана была Мирандой без острых углов, а именно в тот момент ничего другого мне и не хотелось.

— Рауль, а что, если сейчас придет Миранда? — сказала она.

Но я уже опустился на колени и спустил ее оливкового цвета шорты к щиколоткам. На Хуане не было трусиков. В полумраке я видел красивую, мягкую, белую округлость бедра и кустик жестких волосков (Миранда состригала свой), я чувствовал ее запах, сильный и насыщенный благодаря влажной жаре нашей квартиры. Она пахла так же, как Миранда: морепродуктами, цитрусом и шафраном.

— Что, если придет Миранда? — снова спросила она.

Вместо ответа я положил обе руки ей на ягодицы и притянул ее к своему лицу, а Хуана раздвинула ноги, чтобы мои губы добрались до нужного места. Я забыл, как ей это нравилось.

Так мы простояли некоторое время, и когда ее ноги задрожали от напряжения, я поднялся и поцеловал ее в губы долгим смачным поцелуем. Дал ей насытиться своим собственным вкусом, а потом потянул по направлению к дивану. Я уже знал, как возьму ее. Ее шорты остались на полу в коридоре. А потом я снял свои.

— Рауль, — прошептала Хуана. — Я не хочу трахаться. Думаю, лучше всего будет, если я сейчас оденусь и пойду домой.

— Не говори ерунды. Думаешь, я не чувствую, что ты хочешь меня?

— Я хочу… да, — сказала она. — Но еще больше я не хочу. Я думаю о Миранде.

— Миранда? — удивился я. — Сегодня вечером она трахается в другом месте.

— Что ты говоришь? Я тебе не верю.

— Верь чему хочешь. Но так мы здесь живем.

Не могу сказать, помогло ли это Хуане преодолеть последние сомнения, но пока мы разговаривали, я приволок ее туда, куда хотел, поставил на колени на диван, лицом к стене, а оттопыренным задом к себе. Помню, как когда-то она не хотела, чтобы я на него смотрел. Тем утром все и началось. Она считала свой зад слишком большим. Нет. И сейчас нет. Мне показалось даже, что он чуть-чуть уменьшился.

— Но я не хочу, Рауль. Может, мы просто поговорим? Твои слова просто ужасны.

— Мы можем поговорить потом, — сказал я и вошел в нее.

Сзади было совершенно не видно, что она — не Миранда. Она ощущалась, как Миранда. Она стонала точно так же, как Миранда, когда я углублялся в нее. Это было удивительно — одновременно с тем, что все внешние признаки указывали, что я

ее ноги задрожали от напряжения, я поднялся и поцеловал ее в губы долгим смачным поцелуем. Дал ей насытиться своим собственным вкусом, а потом потянул по направлению к дивану. Я уже знал, как возьму ее. Ее шорты остались на полу в коридоре. А потом я снял свои.

Рауль, — прошептала Хуана. — Я не хочу трахаться. Думаю, лучше всего будет, если я сейчас оденусь и пойду домой. Не говори ерунды. Думаешь, я не чувствую, что ты хочешь меня? Я хочу… да, — сказала она. — Но еще больше я не хочу. Я думаю о Миранде. Миранда? — удивился я. — Сегодня вечером она трахается в другом месте. Что ты говоришь? Я тебе не верю. Верь чему хочешь. Но так мы здесь живем.

Не могу сказать, помогло ли это Хуане преодолеть последние сомнения, но пока мы разговаривали, я приволок ее туда, куда хотел, поставил на колени на диван, лицом к стене, а оттопыренным задом к себе. Помню, как когда-то она не хотела, чтобы я на него смотрел. Тем утром все и началось. Она считала свой зад слишком большим. Нет. И сейчас нет. Мне показалось даже, что он чуть-чуть уменьшился.

Но я не хочу, Рауль. Может, мы просто поговорим? Твои слова просто ужасны. Мы можем поговорить потом, — сказал я и вошел в нее.

Сзади было совершенно не видно, что она — не Миранда. Она ощущалась, как Миранда. Она стонала точно так же, как Миранда, когда я углублялся в нее. Это было удивительно — одновременно с тем, что все внешние признаки указывали, что я трахал Миранду, я понимал, что мщу ей, что я отплатил ей за сотни испорченных дней и полных отчаяния ночей. Я впился в задницу Хуаны, не Миранды, прямо под бедрами десятью негнущимися пальцами, большие пальцы сзади, и вошел так глубоко, как только мог.

— Ой! — закричала Хуана.

Вот так вот.

Сначала жестко, так, что все ее тело тряслось при каждом толчке, а потом все жестче и быстрее. Еще жестче. Я хотел кончить как можно скорее.

— Рауль, мне больно. Это неприятно, — протестовала она.

— Расскажи, какой член у Пабло, — сказал я прямо перед тем, как излиться в нее.

После этого разговора не получилось. Хуана стояла в той же позе, опираясь на спинку дивана, и плакала. Моя сперма была разбрызгана по ее спине и блузке, которую я не удосужился с нее снять. Эта поза, такая возбуждающая всего минуту назад, внезапно показалась такой жалкой, почти отвратительной. Она что, не могла прикрыться?

Я пошел пописать в надежде, что она уйдет, воспользовавшись ситуацией.

Но она не ушла. Когда я вернулся, она сидела на диване, обхватив руками колени, и выглядела очень печальной. Она по-прежнему была голая ниже пояса. Хуана никогда не отличалась застенчивостью, присущей ее сестре.

— Ты изменился, Рауль, — проговорила она.

— Все мы меняемся.

— Нет, не все, — сказала она. — Это Миранда сделала тебя таким.

— Ты не могла бы уйти?

Хуана не отреагировала, чем вызвала у меня приступ ярости. Я вышел в прихожую, поднял ее зеленые шорты и выкинул их на улицу в открытое окно.

— Зачем ты это сделал? — спросила она.

Да, наверное, получилось слишком драматично. Я тут же раскаялся в содеянном.

— Э-э-э, ты можешь одолжить что-нибудь из одежды у Миранды, — сказал я.

— Можешь быть уверен, что я ничего не одолжу у Миранды.

Хуана повесила на плечо сумку.

А потом она ушла, злющая, обнаженная ниже пояса. Если бы мне по-настоящему повезло, она бы встретилась на лестнице с госпожой Тибурон. Или с Мирандой? Я прислушивался к звуку ее шагов, и мне казалось, что она намеренно шла очень медленно и не на цыпочках.

21

Кровь, слезы и дождь

Однажды январским вечером я пришел домой и увидел Миранду с Луисом Риберо. Они сидели тихо как мышки, и на мгновение мне даже показалось, что я помешал им, но тут был другой случай. Луис принес плохие известия.

Наступил 1981 год. По истечении трех недель нового года Рональд Рейган принял присягу и стал сороковым президентом США. Через несколько минут после завершения церемонии иранцы отпустили пятьдесят двух заложников, которые более четырехсот дней просидели в американском посольстве в Тегеране. Нельзя сказать, чтобы мы на Кубе отнеслись к этому без определенной доли восхищения. Более эффектно унизить Джимми Картера в последний раз — он уже давным-давно проиграл предвыборную гонку — не смог бы даже Фидель Кастро.

Фидель должен был быть счастлив, получив в соперники Рейгана. Рейган был хладнокровным воином и суровым человеком старой закалки. Все снова стало четким и ясным. Отношения между Кубой и враждебным соседом сделались настолько символическими, что если бы появилась тенденция к сближению, то все наши завоевания оказались бы в опасности. К чему привела картеровская оттепель? Только к смятению и исходу из Мариэля. Рейган же был одним из нас, он говорил на языке, понятном людям: черное против белого, Советский Союз — «империя зла», а Куба — западный форпост империи.

Кубинцы снова начали готовиться к вторжению. Охрана побережья и воздушного пространства была усилена. Вся страна пребывала в полной боевой готовности. Самой важной задачей более чем ста тысяч человек было выслеживание вражеских самолетов или десантных лодок и собирание слухов. Дорогостоящим вражеским агентурным сетям, спутникам-шпионам и электронным пеленгаторам мы могли противопоставить миллионы глаз и ушей кубинских братьев и сестер. Во внутренней политике ужесточился контроль. Нам прежде всего требовалось единение. Политические диссиденты подвергались преследованию. У правительства имелись свои аргументы для объяснения необходимых ограничений: когда надо было уменьшить, к примеру, количество стирального порошка, выдаваемого по карточкам, правительство сваливало вину на сурового человека в Белом доме, его жестокую блокаду и предстоящее в скором времени вторжение. В судьбоносный для нации час мы все должны были принести личные жертвы. Родина или смерть!