Пассажир «Полярной лилии» (cборник) - Жорж Сименон

— Большой Луи вам действительно необходим?

— А вы думаете, можно справиться вдвоем в такую погоду?

Жюли замерзла. Она слушала разговор, переступая с ноги на ногу. Ее брат посмотрел сначала на Мегрэ, потом на судно, где уже скрипели шкивы.

— Подождите меня на шхуне, — сказал Мегрэ Ланнеку.

— Только…

— Что?

— Через два часа вода спадет, и нам не выйти в море…

В его глазах промелькнуло смутное беспокойство. Было видно, что он не в своей тарелке. Он переминался с ноги на ногу и не мог ни на чем сосредоточить свой взгляд.

— Мне нужно зарабатывать на жизнь!

Ланнек и Луи переглянулись, и Мегрэ понял значение этого взгляда. Иной раз на интуицию можно вполне положиться. Взгляд капитана, казалось, выражал нетерпение: «Судно рядом… Остается отдать один швартов… Двинь полицейскому — и порядок!»

Большой Луи, поколебавшись, мрачно посмотрел на сестру, мотнул головой.

— Ждите меня на судне! — повторил Мегрэ.

— Но…

Он не ответил и подал знак брату и сестре следовать за ним в дом.

Они сидели втроем в кухне капитана Жориса, где в железной печке уютно горел огонь. Тяга была такой сильной, что гудение пламени иногда переходило в оглушительный грохот. Мегрэ впервые видел брата и сестру вместе.

— Дайте нам что-нибудь выпить, — сказал комиссар Жюли, и девушка достала из шкафа графин с кальвадосом и разрисованные стаканы.

Мегрэ чувствовал, что сейчас он был лишним. Жюли дорого бы заплатила, чтобы остаться с братом наедине. Тот следил за ней глазами, в которых угадывалась любовь и какая-то неуклюжая нежность. Как настоящая хозяйка, Жюли, налив мужчинам, осталась стоять и подложила угля в печку.

— Светлая память капитану… — сказал Мегрэ.

Потом наступило долгое молчание, которое Мегрэ нарочно выдерживал. Это давало каждому из них возможность проникнуться теплой, спокойной атмосферой кухни. Мало-помалу гудение печки, сопровождаемое размеренным тиканьем часов, стало звучать как мелодия. После уличного ветра и холода щеки раскраснелись, глаза блестели. Воздух наполнился острым запахом кальвадоса.

— Капитан Жорис… — задумчиво повторил Мегрэ. — Сейчас я сижу на его месте, в его кресле… Плетеное кресло, скрипящее при каждом движении. Если бы он был жив, то вернулся бы теперь из порта и, вероятно, тоже попросил бы немного спиртного, чтобы согреться… Ведь так, Жюли?..

Она широко раскрыла глаза, потом отвернулась.

— Он не сразу бы пошел спать… Держу пари, что он снял бы обувь… Вы принесли бы ему тапки… Он ска зал бы вам: «Мерзкая погода… А все-таки „Сен-Мишель“ решил выйти в море, да поможет ему бог…»

— Откуда вы знаете?

— Что?

— Что он говорил «да поможет ему бог»… Он именно так и говорил!..

Она была взволнована и смотрела на Мегрэ с признательностью. Большой Луи сгорбил спину.

— Больше он этого не скажет… Он был счастлив… У него был красивый дом, сад с цветами, которые он любил, сбережения. Казалось, все его любят… И все-таки кто-то положил этому конец, бросив немного белого порошка в стакан с водой…

Лицо Жюли сморщилось. Она прилагала отчаянные усилия, чтобы не расплакаться.

— Немного белого порошка, и все! А тот, кто это сделал, будет жить счастливо — ведь никому не известно, кто он! Вероятно, он только что был среди нас…

— Молчите! — попросила Жюли, умоляюще сложив руки. Слезы текли по ее лицу.

Но комиссар знал, что делает. Он продолжал тихо говорить, медленно произнося слово за словом. Игрой это было трудно назвать, он сам отдался ей. Отдался действию этой щемящей душу атмосферы, в которой он тоже мысленно рисовал приземистую фигуру начальника порта.

— У покойного Жориса только один друг — я! Человек, который бьется в одиночестве, чтобы узнать правду, чтобы помешать убийце Жориса быть счастливым.

Сопротивление было сломлено. Жюли рыдала. Мегрэ продолжал:

— Все вокруг молчат, все лгут, так что невольно подумаешь, что все в чем-то виноваты, все замешаны в преступлении.

— Это неправда! — крикнула Жюли. Большой Луи, которому становилось все больше не по себе, снова наполнил оба стакана.

— Большой Луи первый молчит.

Жюли посмотрела сквозь слезы на брата, словно пораженная правотой этих слов.

— А он ведь кое-что знает… И немало знает… Может, он боится убийцы?.. Может, ему есть чего бояться?..

— Луи! — крикнула Жюли.

Луи глядел в сторону с суровым выражением лица.

— Скажи, что это неправда, Луи! Ты слышишь?

— Не знаю я, чего комиссар… Ему не сиделось на месте, он встал.

— Луи лжет больше других. Он уверяет, что незнаком с норвежцем, а сам его знает! Говорит, что не имеет дел с мэром, а я застаю его в доме мэра, когда он избивает хозяина…

На губах каторжника появилась еле заметная улыбка. Но Жюли иначе оценивала события.

— Это правда, Луи?

И поскольку он не отвечал, она схватила его за руку.

— Тогда почему ты не говоришь правду?.. Ты ничего плохого не сделал, я в этом уверена!..

Он высвободил руку, смущенный и, вероятно, готовый сдаться. Мегрэ не дал ему времени опомниться.

— Хватило бы, возможно, одной маленькой детали, крохотной правды, чтобы рухнула вся эта башня лжи…

Но нет! Несмотря на умоляющий взгляд сестры, Луи встряхнулся, как великан, сбрасывающий с себя мелких, но злобных врагов.

— Ничего я не знаю…

Чувствуя что-то неладное, Жюли строго спросила:

— Почему ты молчишь?

— Не знаю я ничего!

— Комиссар говорит…

— Не знаю я ничего!

— Послушай, Луи! Я всегда верила тебе, ты знаешь! Я тебя защищала даже перед капитаном Жорисом…

Произнеся последние слова, она поняла свою оплошность, покраснела и поспешила заговорить о другом:

— Ты должен сказать правду! Я больше так не могу! И не останусь одна больше в этом доме…

— Помолчи! — выдохнул Луи.

— Что он должен вам сказать, комиссар?

— Две вещи. Во-первых, кто такой Мартино. Во-вторых, почему мэр позволяет себя избивать…

— Ты слышишь, Луи? Ведь это нетрудно.

— Я ничего не знаю…

Она начинала злиться:

— Берегись, Луи! Я же могу подумать, что…

Огонь в печке продолжал гудеть. Медленно тикали часы, в медном маятнике отражался свет лампы.

Луи казался слишком громоздким, слишком мощным, слишком грубым в этой чистенькой кухонке скромного рантье. Он сидел, свесив голову набок и перекосив плечи, и не знал, куда девать свои ручищи, на чем остановить свой бегающий взгляд.

— Так говори же!