Параллельный переход - Василий Кононюк

Когда годами идешь к намеченной цели, жертвуя всем, то в конце пути, в душе, остается только пустота, и понимание, цель, не стоила и десятой части того, что ты положил на ее достижение. И тогда ты начинаешь понимать глубину истины, заложенную в абсурдном учении йогов, "Делай что должно, но никогда не желай результата".

Подойдя к Айдару, я громко потребовал,

– С тебя двадцать золотых монет, татарин! Сулим переведи.

– Я понимаю ваш язык мальчик. Меня зовут бей Айдар Митлиханов, а какое у тебя имя?

– А меня зовут казак Пылып Вылиззконопель, – важно заявил я. Поскольку у казаков в ходу были прозвища и покруче, понять говорю я правду, или шучу, было невозможно.

– Вот твои монеты Пылып, а на свой поединок ты тоже будешь заставляться? – В мой мешок упало еще двадцать золотых монет.

– Знамо дело, бей Айдар. Сулим, переведи. Всем кто меня слышит, заявляю, что останусь живым и невредимым после поединка, и ставлю за то, своих сорок золотых монет, против десяти монет того, кто примет мой заклад!

– Не надо переводить Сулим. Я принимаю твой заклад. А почему ты так уверен, что жив будешь Пылып?

Ну и семейка… Этот Айдар, змеюка похуже дяди. И интуиция развитая у него, с полслова почувствовал, что со мной не все, слава Богу. Жаль, что так судьба повернула…

Видимо дураков так много на свете, потому что умные, слишком часто убивают друг друга…

– А я и не уверен, бей Айдар, но сам посуди, если убьют, то мне монеты ни к чему, а жив буду, стану богаче на десять монет. – Айдар весело засмеялся, но вдруг резко спросил, обращаясь к атаману.

– А как зовут такого славного атамана, под чьей рукой ходят такие казаки? – Атаман оказался на высоте. С важным видом, он, глядя на Айдара наивными глазами, выдал,

– Так это ж мой сын! И назвали его в честь меня! Так что это мое имя, атаман Пылып Вылиззконопель! – Айдар криво улыбнулся, тут уже и тупой поймет, что над тобой смеются.

Тем временем крымчаки проложили прямо на вершине холма веревку, и посредине положили копье. Пора было выходить на бой. Было холодно и дул ветер. Раздевшись по пояс, и продемонстрировав, что на мне нет кольчуги, надел рубаху обратно, взял в руки самострел, стал, на ближний ко мне край веревки. Тишина и покой заполнили меня, мне казалось, что я вижу нас обеих, стоящих на разных концах веревки, и зрителей, стоящих с двух сторон, откуда-то сверху, где летают вольные птицы. Какие-то звуки и эмоции звали меня назад, и мне пришлось, ненадолго, проститься с тишиной. Благоразумно отойдя в сторону от веревки, пока я не готов к бою, увидел, встревоженные глаза Сулима, видимо вид у меня был еще тот.

– Тебе чего, Сулим?

– Татарин спрашивает, как ты его брата убил? – Вспомнил татарин мое обещание, и решил с настроя сбить.

– Скажи, нож в глаз воткнул, а он не пережил такого позора, сердце остановилось.

Вновь отключившись от действительности, медленно шел к своему краю веревки. Видимо мои последние слова пришлись татарину не по вкусу, мне казалось, что я физически ощущаю, как его трусит от злости. Не успел крымский бей дать команду на начало поединка, как татарин пульнул в меня стрелой. Мне даже особо уклоняться не пришлось, почему-то он решил, что я прыгну влево. Ну и что, что я стоял на правой ноге, всегда можно на ней слегка развернуться, уводя корпус в сторону. Мы все проводили взглядом улетевшую стрелу.

– Сулим переведи. Я продаю очень хорошую стрелу, которая лежит на моем самостреле, за смешную цену, в десять золотых монет. Если кто-то хочет купить, пусть скажет уже, пока я не дошел до копья, потом продавать будет нечего. – Я не спеша, пошел вперед, у меня в запасе было девяносто два удара сердца. Крымский бей начал что-то торопливо говорить. Мой противник что-то кричал, но бей грозным окриком заткнул ему рот. Все-таки он его сын, неуловимое сходство чувствуется. Только папа умнее.

– Он покупает твою стрелу, – перевел Сулим.

Сняв стрелу с ложа, подошел и протянул ее крымскому бею. Криво улыбаясь, он отсчитал мне десять золотых. Потом десять золотых отсчитал Айдар. Можно было ехать домой, но мой противник дальше желал моей крови, и что-то громко кричал, с выпученными от злости глазами.

– Он снова вызывает тебя на бой, бей кричит, что у него больше нету денег, выкупать его дурную голову, а тот кричит, что или умрет, или тебя убьет. -

– Сулим, переведи, я ставлю шестьдесят монет против его доспеха, что останусь живым после поединка. Бьемся, как прошлый раз. Если согласен, пусть тащит свой доспех.

– Богдан, зачем тебе то надо? Не гневи Бога, жадность до добра не доведет!

Атаману все происходящее не нравилось. Татары были возмущены моим поведением, могли и зарубить ненароком. Но у нас было еще двадцать душ полона и очень важный купец. Тем временем татарин притащил свой доспех, и кинул мне под ноги. Шлем зажал, но мы не мелочные. Кинув сверху на доспех, свой тяжелый мешок с золотом, и окинув этот смешной мир, который мне снится, отсутствующим взглядом, положив новый болт в канавку ложа, и двинулся к краю веревки.

Крымский бей снова дал команду на начало. Влюбленный в меня татарин, не стал сразу стрелять, а медленно двинулся к копью, внимательно наблюдая за моими действиями. В моей голове было пусто, лишь на краю безбрежной тишины, застыло сожаление, что не все так чувствуют обстановку, как Керим. Но их нужно учить. Этой благородной работой я и занимаюсь. А за учебу нужно платить. Может у меня, сегодня, высокая почасовая оплата, но ведь я рискую. А риск оплачивается по отдельному тарифу. Не найдя в своих действиях ни малейшего отступления от высоких моральных принципов, формирующих стержень моей натуры, я обрадовавшись, окончательно расслабился, и начал слушать вечное НИЧТО, которое знает ВСЕ. Тем более, что татарин добрел до копья, и изготовился к стрельбе. Прошло двадцать семь ударов сердца. Мы стояли, было холодно, захотелось размяться. Когда я, неожиданно, присел на правую ногу, выставив левую в сторону, самострел непроизвольно приподнялся в моих руках, и татарин сразу стрельнул, но я уже перекатывался в нижней стойке на левую ногу, и стрела, пролетая, только слегка задела мою правую ногу чуть выше колена. Перекатывался недостаточно низко, чуть приподнял корпус, и нога потянулась вверх. Выхватив кинжал, отрезал от рубахи кусок полотна, и надорвав штанину верхних, и исподних штанов, чтоб открыть рану, плотно забинтовал поверх штанины. Прошло пятьдесят два удара сердца. Подойдя к копью, мы стали друг напротив друга, и я посмотрел в его глаза. Он был спокоен, ярость ушла из его глаз, и страха в них не было. Он держал лук в левой руке, я, самострел, в правой, за пистолетную рукоятку. Повернул указательным пальцем предохранитель, и слегка приподнял самострел, так что он практически уперся в крыло лука

– Сулим переведи. Скажи бею, он дал хорошую цену за первую стрелу, вторую, даю ему в подарок, – и нажал спусковую планку.

Срезень, практически перерезал плечо лука, выбив его из руки крымчака. Может хоть отсутствие лука, успокоит неугомонного поединщика. Не глядя ни на кого, развернулся, и пошел обратно, перебирая, вдруг потяжелевшими от усталости, ногами. По дороге подобрал свой мешок с деньгами и доспех. Доспех мне удалось зацепить лишь двумя пальцами и он волочился по дороге. Рядом с казаками стоял бей Айдар, и о чем-то беседовал с атаманом. Не оставляет попыток что-то выведать, хитрая лиса. Он встретил меня провокационным вопросом. Молодец, первым делом нужно вывести собеседника из равновесия. Но мне это тоже известно.

– Молодец, Богдан, но скажи мне, ты воин, или торгаш? – Услышал уже мое имя, Штирлиц, когда атаман ляпнул.

– А ты бей Айдар? Скажи сперва ты. Ты воин, или торгаш? – Это было оскорбление, и намек на грубые обстоятельства, но не я первый начал.

– Мы скоро увидимся с тобой, казак Богдан!

Одарив меня ненавидящим взглядом, он развернулся, и пошел к крымчакам. Этим он окончательно успокоил мою совестливую натуру, и не без сарказма, ответил ему мысленно,

– Ты даже не можешь себе представить бей Айдар, как скоро это случится.

Глава двенадцатая, заключительная.

Холодный осенний ветер, легко нашел длинную прореху, вырезанную в моей рубахе, и хозяйничал под ней, пытаясь выровнять температуру моего тела с температурой окружающей среды. Проводить эксперимент, выясняя насколько быстро это у него получиться, не было желания, да и области применения полученных знаний не наблюдалось. Было очевидно, что много времени это не займет, механических часов, пока, не изобрели, поэтому, поспешил одеться, смысла стоять дальше раздетым не нашлось. Освобождая Ивана от своей одежды, которую перед боем нагрузил на него, и выслушивая поздравления казаков, частью искренние, частью с существенной примесью зависти, прислушивался к негромкому разговору между атаманами и Иваном. Обсуждались условия дальнейшего обмена пленными, договоренных Илларом с крымчаками, на предмет подводных камней. Но даже моей дотошной натуре не нашлось поводов к чему прицепиться. В два захода, по десять человек полона, и восемь казаков на борту, перевозилась основная масса пленных. Казаки, должны были получить деньги за пленных и доспехи, на плоту, и после этого отпустить, пленных на берег. Самая интересная была заключительная часть процедуры. За вторым заходом, казаки, перетаскивали крымчакам маленькую лодку и оставляли. Главный приз, богатый купец, отправлялся в путь, в сопровождении четверых казаков вооруженных только щитами и саблями. Они останавливались в шестидесяти-семидесяти шагах от левого берега, становились на импровизированный якорь, в виде здорового камня, обмотанного веревкой, и ждали двух представителей с деньгами, и отцепленным канатом, которые приплывали на лодке. Отцепленный канат крепился к нижней, поперечной доске плота. К противоположному краю плота, к лодке, один из казаков подводил купца, угрожая обнаженным кинжалом, жизненно важным органам пленника. Получив и переправив напарникам деньги, отпускал купца на лодку. Плот снимался с якоря и перетаскивался лошадьми, и оставшимися на берегу, казаками на правую сторону, а четверо на плоту имели свободные руки, чтоб защищаться щитами в случае вражеского обстрела.