Фавориты и фаворитки царского двора - Александр Николаевич Боханов

Чего стоила одна только распутинская история, в раскручивании которой свой вклад внесла и княгиня О. В. Палей!

Сколько грязного белья было перемыто, сколько непотребных сплетен было озвучено, например, в «блестящем салоне» тетки Николая II Великой княгини Марии Павловны[84]. В своем великолепном мраморном дворце на Дворцовой набережной в Петербурге-Петрограде неугомонная «тетя Михень» (как ее звали в романовском кругу) принимала различных лиц, в том числе и иностранных дипломатов, и без стеснения, прилюдно обсуждала «необходимость» дворцового переворота, посылая по адресу венценосцев самые нелестные и даже оскорбительные характеристики.

Замечательно точно это раздвоение между реальностью и вымыслом, при котором злобные видения в общественном сознании затемняли и заменяли подлинный мир, передала в своем дневнике старшая медсестра из Царскосельского госпиталя В. И. Чеботарёва[85], которая много месяцев работала в лазарете вместе с Императрицей Александрой Федоровной и ее старшими дочерьми – Великим княжнами Ольгой и Татьяной. В феврале 1917 года, за несколько дней до падения монархии, Чеботарёва записала в дневнике: «Что-то жуткое творится за кулисами политики. Молва все неудачи, все перемены в назначениях приписывает Государыне. Волосы дыбом встают: в чем Ее только не обвиняют, каждый слой общества со своей точки зрения, но общий, дружный порыв – нелюбовь и недоверие… Роковая, несчастная женщина, все складывается против Нее, а стоит посмотреть в Ее чистые, умные глаза и поймешь, что на низкий поступок Она неспособна – такая прямая, ясная»[86].

Трагическая безысходность ситуации состояла в том, что даже большинство из тех, кто близко стоял к трону, в глаза Императрице Александре Федоровне не глядели. Да и не могли темные души видеть природную душевную чистоту и Нетварный Свет…

Общеизвестно, что революции начинаются в головах и душах людей, а уж потом это все перерастает в уличное политическое действие. Царя предали практические все, кто обязан был стоять на его защите. И незабвенные слова Николая II, занесенные им в дневник рокового 2 марта 1917 года: «Кругом измена и трусость, и обман!» – остались вечным приговором жалкому калибру монархистов, окружавших трон и творивших политическое действие[87].

Только тот факт, что долгое время внутренний уклад жизни царской семьи служил темой пересудов, свидетельствовал со всей очевидностью, что в высшем свете, а именно там – это излюбленная тема перед Февралем 1917 года – вызрело «отречение от Царя», которое и стало фактом 2 марта того приснопамятного года. Фактически получилось, что не Царь отрекся от власти и России, а именно монархический истеблишмент предал и отрекся от Царя, а Николай II этот факт только удостоверил своей подписью на документе о сложении с себя высшей властной прерогативы.

Через несколько лет после тех событий, удивительно точно драматическую фабулу обозначил человек, который никогда не был монархистом, но насмотревшись в эмиграции на лицемерие «бывших», не смог смолчать и напомнил самую суть событий 1917 года, которую немалое число лиц хотело бы в эмиграции забыть. Речь идет о русском писателе «левых убеждений» М. П. Арцыбашеве (1878–1927).

«Но если мы, враги бывшего Императора, – восклицал писатель, – имеем хоть какое-нибудь оправдание именно в том, что мы были врагами, то никакого оправдания нет для тех, кто “с гордостью носил вензеля Государя моего”. Кто покорно склонялся к подножию Трона, кто тщеславился своей рабской преданностью “обожаемому Монарху” и кто в решительную минуту предал Его. Эти люди с умилением произносят теперь имя Государя, приходя в ярость, если кто-то осмеливается прибавить к Его титулу слово “бывший”, но это не помешало им тихо отойти в сторону, когда “настоящего” свергали с Престола. Жалкие Люди! Где были вы, когда несчастный Император судорожно метался между Псковом и Дно? Где были вы тогда, когда судьбе угодно было предоставить вам случай не на словах, а на деле доказать свою преданность? Преданность! Его предали все без исключения, без оговорок и без промедления. Это был единственный случай за всю историю Февральской революции, когда не было никаких колебаний!.. И в час погибели Династии у несчастного Последнего Царя не оказалось защитников, но зато в изобилии нашлись тюремщики и палачи»[88].

Горькие, страшные по своей правдивости слова, которые невозможно документально опровергнуть, хотя в эмиграции была сочинена масса произведений, где уцелевшие осколки «того мира» и их потомки на все лады и в разных вариациях пытались снять с себя ответственность за революционную катастрофу. Сочиняли сказания о том, как «пытались спасти Царя», как готовились «освободить Его», находившегося в узилище, но в «последний момент» все срывалось «по независимым от преданных монархистов» причинам.

Если же опираться не на тенденциозные разговоры, а на проверенные свидетельства и документы, то можно сделать только один непререкаемый вывод: не было предпринято ни одной сколько-нибудь серьезной попытки освободить Их. Все свелось к сочувственным разговорам некоторых лиц, и пересылкам в Тобольск сладостей и сувениров. И все.

В ночь с 16 (3) на 17 (4) июля 1918 года в Екатеринбурге совершилось страшное преступление. В подвале «Дома особого назначения» варварски убили императора Николай II Александровича, императрицу Александру Федоровну, цесаревича Алексея Николаевича, великих княжон Ольгу, Татьяну, Марию, Анастасию. Вместе с ними и за них погибли верные приближенные: доктор Е. С. Боткин, камердинер А. Е. Трупп, повар И. М. Харитонов, горничная А. М. Демидова.

Организаторы и исполнители прекрасно знали, что творят злодеяние. Ни с какой точки зрения, ни с какой идеологической меркой невозможно было понять и принять убийство женщин и детей. Поэтому публично лишь сообщили, что «Николай Романов расстрелян, а семья эвакуирована в надежное место». Потом коммунистический режим наложит на екатеринбургское событие жесткое табу, а в исторических сочинениях станут, открыто или завуалированно, непременно оправдывать преступление, выставлять какие-то «объективные причины», обусловившие убийство. Самая расхожая: от «бывшего царя» исходила угроза новой власти. Да, исходила, но не потому, что его освобождение привело бы к реставрации династии, как это нередко утверждали. В тот конкретный момент подобное было совершенно исключено. Главные силы антикоммунистического сопротивления не вели борьбы под флагом Романовых, и никто из членов царской фамилии ни в какой форме не участвовал в Гражданской войне. Невозможно и вообразить, чтобы сам Николай Александрович, после всего случившегося, согласился бы снова стать во главе страны. Но в перспективе возвращение к монархической форме правления отнюдь не было исключено. Именно здесь таилась основная угроза для новых хозяев.

Никакого общественного осуждения гибели Царя в стране не наблюдалось. На арене политической жизни, в так называемой «интеллигентной среде»