Ноша - Татьяна Нелюбина

Как хорошо, скоро мой дорогой приедет домой, мы пойдём в танцевальную школу. Пока дети танцуют, мы погуляем, вернёмся, рассядемся в зале, нам покажут, чему они научились, мы будем радостно хлопать. Пойдём к нам. Маша раскинет ручки, пробежится по всей квартире, заглянет в свои любимые уголки, устроится в ателье под столом, сообщит, что ворона выходит замуж за аиста, у них скоро вылупятся «красивые детки в пушинках»:

– Очень красивые, потому что мама-ворона красивая.

Кришан

Зацвели тамариски – полным своим цветом. Обычно такие непритязательные, скромные деревья сейчас от пят до макушки в чарующем розовом ореоле. За ними – пронзительно жёлтые рапсовые поля.

Если бы я сейчас всё это написал, невероятный Kitsch[68] получился.

– О чём ты думаешь? – спросила Настя.

– Я по своей природе не общественный человек и думаю, что и тогда (если бы не ребёнком, а парнем был во время войны) оставался один – я ненавижу объединения (гитлерюгенд), ни в ложу (каменщиков) не вступил, ни в… какую-либо ещё организацию. Не хотел, чтобы меня для чего-нибудь использовали. Но я бы не был ни диссидентом, ни бойцом сопротивления.

– Я об этом тоже мучительно думаю. Я бы в революцию первой умерла на баррикадах. За справедливость.

Но «если бы» не считается. Нам бы как-то с нашим временем разобраться.

– Что такое справедливость? – спросила Маша.

Да, что? Очень сложный вопрос. Справедливость – это справедливость, а несправедливость…

– Жить по-доброму, – ответила Настя. – Любить.

– Да-да, ты уже говорила. Любить это дерево, эту травинку, эту букашку. И всех-всех любить. Знаете, что мне приснилось?

– Что?

– Я сегодня во сне летала.

– Да?! А как? Ручками махала?

– Нет, крыльями. Я была птица.

– Птица?

– Да. Я была дятел.

Не клювом, ха-ха, по стволу стучала, а летала.

Мне так весело стало. Маша летала во сне! Она, ха-ха-ха, была дятел! Не долбила клювом ствол дерева, а летала!

А мне приснилась музыка. И странные слова: «До бьют, а ре поют».

Настя

Приятель Кришана, художник Бен Варгин[69], жил в старом-старом доме Тиргартена. Это самый центр Берлина. Четырёхэтажное здание уцелело во время бомбёжки. Когда-то оно было роскошным – колонны с пышными капителями украшали фасад, фигурки, балясины, картуши. Всё соответствовало архитектурному духу конца XIX века.

Сейчас дом был обнесён лесами – ремонт-реставрация началась.

С Беном мы встретились в парадном. Оно поражало размерами. И запустением. Реставрировать такое парадное – никаких денег не хватит. Штукатурка отлетела, лепнина осыпалась, краска отслаивалась. Кое-где проглядывало былое великолепие – стены раньше, как чудо-шкатулка, были сплошь покрыты цветочным узором. Что с ним делать?

Восстанавливать? Нереально.

За парадным – лестничная «клетка».

Клеткой её, конечно, никак нельзя назвать, это высоченный холл с чуть ли не парящей лестницей. Свободная металлическая лестница, эллипсообразный пролёт.

Бен хотел бы написать дерево – на всю высоту холла.

Мы забрались наверх, разглядывали то там, то здесь маленькие квадратики исторических срезов – цветовых слоев на стенах, окрашенных в разные годы разными красками.

Бен предложил сделать лоскутную реконструкцию.

И он, и Кришан сошлись на том, что реконструировать нужно «окнами», а между ними должно быть нечто связующее, посредничающее…

– А как, – спросил Кришан, – ты себе это «нечто» представляешь?

– Соответствующий красочный тон, – ответил Бен, – но не старого стиля, а что-то современное… связующую форму какую-то… Моё дерево – снизу вверх, на всю высоту холла.

Кришан спросил, а что я думаю?

А я металась между двумя полюсами.

С одной стороны – в городе, разрушенном во время войны, каждое уцелевшее здание должно быть отреставрировано, пусть оно и построено по всем канонам (нелюбимого мною) эклектизма[70] с его механическим соединением разнородных стилей, с нагромождением деталей, которые имели качественно иные смысл и назначение.

С другой стороны – на реставрацию всё равно никаких денег не хватит (даже в самом центре Берлина!)

Но как бы то ни было, реставратору, свободному от собственных пристрастий, видится полноценная реставрация, а художнику, раз уж появилась такая возможность, хочется сделать что-то своё.

(Дерево в правом углу на всю высоту лестничного холла).

И если уж выбирать между цветочной шкатулкой и произведением художника, я, конечно, за дерево. В конце концов тот, кто создал эту великолепную современную (до сих пор!) лестницу, тоже не придерживался канонов царившего тогда эклектизма, в котором уже зарождался новый (мною страстно любимый) стиль – модерн[71], а если бы придерживался, то и модерна не было.

И к этой лестнице в стиле модерн дерево Бена ещё как подойдёт.

Не только подойдёт, а ещё и усилит общее впечатление. Свободная планировка, своеобразный декор, необычная игра света и тени, простор – всё пространство только выиграет благодаря таланту художника.

Бен отнёс эскизы в ателье и вышел с нами на улицу. В кепочке, в старых джинсах и ботах. Каждый день он идёт или едет высаживать дерево в Берлине. Уже много-много лет.

– Да, он стойкий оптимист, – сказал Кришан.

Каждый день, надев боты, он отправляется высаживать дерево.

А я смотрю «Вести». Под обстрел попали Горловка, Донецк, Ясиноватая, Докучаевск, Еленовка, Коминтерново, Саханка.

Два года назад началась война на Донбассе.

Смерть, разруха, зачем?!

Запретили язык, возненавидели русских, всеми силами отторгались от нас. Кому от этого лучше?!

Мой любимый Куинджи – из Мариуполя. Так кто он? Украинец? По происхождению он – грек.

Его называли «добрым Зевсом». Очень похож он на Зевса. Красивый. А добрый – потому что помогал бедным художникам. Заработал много денег, а сам с женой жил в скромной квартирке. После его смерти жена жила в той же квартирке, ведь деньги он завещал всё тем же бедным художникам.

И он, грек, родом из Мариуполя, считал себя русским.

Ill

Июнь, 2017

Ира

Я вскочила в пол-пятого, потому что чижик и хорошо думаю утром, но беда в том, что моё тело отказывается так рано вставать, хочет спать, я же его поздно ночью спать укладываю. Муж – сова, мы и сидим, ведь Маша у мамы, не боимся проспать, не надо в садик бежать. Но я всё равно проснулась пол-пятого и наслаждалась – солнце вставало, на улицах никого, в бюро мне никто не будет мешать, зудеть, сопеть. Я собиралась и громко распевала с Тото Кутунья:

– Феличита!.. та, та, та!

В бюро я живо справилась со всем, с чем нужно было справиться, почувствовала, что даже и не хочу из бюро уходить. Переговорила с одним, как я думала, болваном, а он оказался отзывчивый и добрый и помог с нужными