Золото империи. Золото форта - Вадим Александрович Ревин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Василь тоже внутренне переживал. Не хотел деда одного оставлять. Да иного выбора не было.
– Держись, дидо. Время пролетит быстро. Господь поможет. А я тебе писать буду. Непременно, – говорил на прощание внук. Дед же протянул ему ладанку, перекрестил, благословляя на дорогу.
– Езжай уже. С Богом, Василь. Обо мне не журысь. Чему быть, того не миновать. Сдюжим. И не такое пережили. – Говорил, а в груди сжимало. Все стоял и папахой своей вослед удаляющейся арбе, увозившей Василя, махал. Уж и арба скрылась за курганом, а дед Трохим все домой не шел. Уже в сумерках приковылял до своей хаты и, не зажигая лучины, улегся на тапчан и долго еще заснуть не мог. В памяти возникали картины детства Василя, как тот малым ходил с дедом рыбалить на ерик. Как жену свою, бабку Василя, схоронил, как опосля за ней и сына с невесткой – черкесы убили. Один подымал внука дед. Одна кровь. Сросся с ним душой. А тут как кусок от тела оторвали. Хоть и привыкать стал дед к тому, что один теперь в хате, но прежнюю веселость и балагурство как ветром сдуло.
Вот и сегодня, по привычке, проснулся дед Трохим рано.
Только первые петухи пропели. Заскорузлыми пальцами протер глаза. Кряхтя, сел на край топчана. Передернуло. В хате холодно. Время-то к Рождественскому посту идет неуклонно. Дед привстал, разгибая затекшие ноги, потянулся, насколько позволила боль в пояснице (вступило в спину еще недели три назад, да так и не отпускает), прошлепал босыми ногами к красному углу. Перекрестился, запалил лампадку. Рожденный тусклый огонек осветил святые образа Господа и Богородицы. Губы старческие зашевелились в молитве. Закончив читать, дед бухнулся на колени перед иконами и согнулся в поклоне, ударяясь челом о пол. С трудом поднялся, подошел к окну. Отодвинул грязную занавеску.
– Шоб вона сказылась та погода. Ни прогляду, ни свитла. Тьфу, – в сердцах произнес дед. В большей степени не оттого, что ноябрьское небо, как обычно в это время года, было затянуто тяжелыми свинцовыми тучами, не позволявшими солнечным лучам пробить хотя бы брешь в этой завесе. Обида сердце глодала. От внука не было вестей. Василь, обещавший писать, присылал последнее письмо еще на Успение. «Завтра уже Филипповки начинаются, а от него ни слуху ни духу. Стервец экий. Небось от баб городских башку снесло и о деде забыл вовсе!»
Пропели вторые петухи. «Должно уж светать, а тут хоть зенки выколи!» Настроение у деда Трохима было сродни ноябрьскому небу с непроглядной пеленой тяжелых, темно-серых туч. Он снова почесал грудь. Пальцы коснулись нательного деревянного креста. Дед повернулся к образам, перекрестился, поцеловал нательный крестик. Губы вновь зашептали молитву: «Матерь Божия, Царица Наша Небесная, помоги унучку моему, вразуми. От бед убереги, покрой его Своим покровом невидимым от врагов да греха. Аминь». Пальцы сложились в двуперстное знамение. Медленно, широко осеняя себя, дед Трохим закрыл глаза в мыслях о Василе.
Цок-цок, цок-цок… – гулко раздалось за оконцем. Дед Трохим открыл глаза. Совсем не по-стариковски рванулся к запотевшему стеклу. Протер мозолистой ладонью холодную влагу и вперился взглядом в серость утра. По дороге мимо его хаты промчался всадник. С трудом своими старческими глазами дед Трохим разглядел его фигуру. «Не из нашенских, – заключил дед. – Коников наших, почитай, я всех по стуку копыт определю. Этот же точно не наш».
Сердце стариковское екнуло и застучало галопом. «Кто знает, шо за вести. А ежели худые? А ежели за Василя?» Дед старался не думать о плохом, но волнение постепенно охватывало все его сознание. Он пытался подавить его, но получалось это с трудом.
Судя по всему, всадник нес какое-то важное известие станичному атаману. «Дуже швидко скаче, казак! Ни як пакет срочный до атамана везе. Можа, и от Василя шо?!» В голове у деда тут же родилась мысль немедля идти к атаманской хате. Да и причина вроде весомая нашлась. С неделю тому назад ветрюган, разбушевавшись, разметал несколько стрех на станичных хатах и повалил две могучие раины на майдане, вырвав их с корнем. Стрехи казаки сообща залатали, а раины так и лежали. На них времени не хватало. Дед Трохим решил тогда просить станичного атамана о выделении ему одного из этих деревьев на дрова. Случая никак не представлялось. Но теперь со спокойной совестью можно идти к Ивану Михайловичу, вроде как насчет дров, а за одним и вызнать, шо за всадник и какие вести привез.
Дед Трохим наскоро затопил грубку, благо дрова подготовил еще с вечера. «Шоб хату не выстудыть». Пока разгоралась, ополоснул лицо холодной водой, макнул мокрый палец в золу и засунул в рот, скользя им по зубам, набрал в рот воды и, подвигав щеками, выплюнул в таз. Натянул шаровары, кожух, разгладил седую окладистую бороду. Перекрестился, глядя на образа. Налил с крынки холодного кислого айрана, закусил черствой хлебной лепешкой и, нахлобучив на голову любимую папаху, вышел из хаты.
Легкий морозец бодряще защипал за осунувшиеся щеки, защекотал в носу, повис серебристым инеем на усах и бороде. «Снега шо вкралы, а морозяка щипле», – кряхтел дед Трохим, выходя дворами к майдану. Через него дорога к атаманскому куреню была намного короче. Дед мельком глянул на лежащие раины, запорошенные легким белым пухом. В ночь упал снежок, второй. Первый аккурат на Покров лег, да и, почитай, через пару дней растаял, превратив шлях, ведущий к станице, в грязевое месиво, через которое только верхом и можно было пробраться. Арба увязала колесами, и вытащить ее на твердыню было делом хлопотным. А к «филипповкам» стукнули морозцы, и шлях вновь стал проезжим.
Дед поправил сползшую на глаза папаху, глазами отметил на поваленной раине желаемый размер ствола, который собирался просить у атамана на дрова. Крякнул по-стариковски и продолжил путь. Прошел мимо хаты отца Иосифа, тот, видимо собираясь к заутрене, закрывал ворота, усердно крестя их.
– Доброго здравьичка, отец Иосиф. Благословите, – негромко бросил дед Трохим.
– Господь благословит. С Богом, – священник, сложив пальцы по церковному уставу, благословил старика и заторопился к церкви.
Вот и хата атамана. Из приоткрытых ворот вышел тот самый всадник, которого видел дед в окно, ловко вскочил в седло и пустил коня в галоп. Порывом воздуха и запахом лошадиного пота обдало старика. Дед Трохим проводил всадника взглядом. Одобрительно покачал головой. Отметил про себя, как ловко тот
