Вендиго - Элджернон Генри Блэквуд

Более того, все эти люди казались ему знакомыми, по крайней мере он припоминал их лица. И все знали его.

– Разве это не восхитительно! – засмеялся кто-то, хлопнув его по спине. – Они даже не подозревают… – И говоривший – им оказался старик Джон Палмер, счетовод в их конторе, – выделил голосом «они».

– Да, ничуть не подозревают, – с улыбкой подтвердил Мадбери, не понимая, что говорит, но чувствуя, что говорит то, что нужно.

И тут же на лице его отразилось крайнее удивление. По-видимому, пережитое недавно потрясение было сильнее, чем ему казалось. Наверное, так и есть. Ум его блуждал в смятении. Но странно, никогда еще он не ощущал такой ясности мыслей. Все вдруг стало простым и понятным. Но почему так тесно обступили его эти люди – словно близкие друзья?

– Это покупки, – весело объяснил он, прокладывая путь в толпе, – рождественские подарки для них. – Он кивнул в сторону гостиной. – Я долго копил деньги. Отказался от сигар, бильярда и… прочих приятных вещей, и вот – купил.

– Молодчина! – счастливо рассмеялся Джон Палмер. – Главное в человеке – душа!

Мадбери ошарашенно взглянул на него. Палмер изрек удивительную истину. Только… вряд ли люди поймут ее и поверят. Или поверят?

– Что? – переспросил он, чувствуя себя оглушенным и сбитым с толку. Разум его беспомощно метался между двумя смыслами фразы, один из которых казался слишком выспренним, а другой – невыносимо банальным.

– Мистер Мадбери, будьте любезны, войдите туда. Они ждут вас, – произнес кто-то важно и доброжелательно.

Круто обернувшись, он встретился взглядом с добрыми глуповатыми глазами сэра Джеймса Эпифани, управляющего банком.

Мадбери немедленно послушался – вследствие давней привычки.

– Да, они ждут, – сердечно улыбнулся он и вошел в гостиную, как уже столько раз входил в нее. О, как он был счастлив и весел! Теперь он не сомневался в своей любви к жене. Романтика, правда, ушла, но жена была нужна ему, а он ей. А дети! Милли, Джейн и Билл – как он любил их! Поистине, ради этого стоило жить.

В комнате толпились люди, но было поразительно тихо. Оглядевшись по сторонам, Джон Мадбери пошел к жене, которая сидела в кресле с Милли на коленях. В одно мгновение народу сильно прибавилось. Он остановился перед женой и дочерью и вынул из-за спины свертки.

– Сегодня сочельник, – застенчиво прошептал он, – и я кое-что вам принес. Каждому. – Он протянул им подарки.

– Все это прекрасно, – произнес голос у него за спиной. – Но вы можете стоять с вашими свертками хоть сто лет. Ваши родные все равно их не увидят.

– Разумеется, не увидят. Мне просто приятно это делать, – ответил Джон Мадбери и умолк, пораженный собственными словами.

– Мне кажется… – шепнула вдруг Милли, обводя комнату пристальным взглядом.

– И что же тебе кажется? – резко спросила мать. – Вечно ты что-то выдумываешь.

– Мне кажется, – мечтательно повторила девочка, – что папа уже здесь. – И, помедлив, продолжала со свойственной детям убежденностью: – Конечно, он здесь. Я чувствую.

Раздался громкий смех. Смеялся сэр Джеймс Эпифани. Все остальные тоже обернулись, расплывшись в улыбках. Но мать, ссадив девочку с колен, вдруг вскочила. Ее лицо побелело как мел. Она протянула руки, ловя воздух перед собой. Тело ее сотрясала дрожь, в глазах застыла боль, дыхание прерывалось.

– Смотрите же, – повторил Джон, – вот подарки.

Но слова не облекались в звук. И одновременно с ледяной болью, пронзившей сердце, он вспомнил, что и Палмер, и сэр Джеймс несколько лет назад… умерли.

– Я люблю тебя, Джинни! – вскричал он тогда. – Вот она – магия! Я люблю тебя и всегда был верен тебе… всегда! Мы нужны друг другу. О, неужели ты не понимаешь?! Мы вместе – ты и я – во веки веков!

– Говорите мысленно, – прервал его мягкий вежливый голос. – Не стоит кричать. Они не слышат вас. Не могут… Пока.

Обернувшись, Джон Мадбери увидел Эверарда Минтерна, председателя правления банка. Минтерн утонул в прошлом году на «Титанике».

Он выронил свертки. Сердце его забилось.

Вгляделся в лицо жены. Она смотрела сквозь него. Но девочка смотрела прямо ему в глаза. Она видела.

Потом он понял, что слышит звон – где-то далеко-далеко. Что-то звенело внизу – внутри его, – словно он сам звенел, как колокольчик. Это и оказался колокольчик.

Милли присела на корточки и стала собирать с полу пакеты. Лицо ее сияло счастьем.

Но тут в гостиную вошел человек с нелепо серьезным лицом, с карандашом и блокнотом. На нем была темно-синяя каска. Следом за ним цепочкой вошли другие. Они что-то несли… Мадбери не мог разглядеть, что именно. Когда он протиснулся сквозь толпу, перед ним, как в тумане, возникли пара глаз, нос, подбородок, глубокая багровая рана и сложенные поверх пальто руки. Потом все это заслонило нечто, имеющее очертания женской фигуры, и он услышал отдаленные звуки детского плача, потом знакомые смеющиеся голоса – смеющиеся весело и беззаботно.

– Скоро они соединятся с нами. Разлука будет недолгой.

Он обернулся с великой радостью в сердце и понял, что эти слова принадлежали сэру Джеймсу, который стоял, положив руку на плечо Палмера естественным и все же несколько неожиданным жестом, исполненным светлой любви и искренней дружбы.

– Идем, – сказал Палмер, улыбаясь лучезарной улыбкой человека, примкнувшего к некоему мировому братству. – Давайте им поможем. Они, конечно, не поймут, но попробовать всегда можно.

И толпа устремилась ввысь со смехом и шутками. Наконец-то настал миг истинной жизни – жизни души. Всюду царили блаженство, радость и мир.

Тут только Джон Мадбери понял – понял, что мертв.

Обещание

Перевод Н. Кротовской

В одиннадцать вечера, запершись в своей комнате, Марриотт усердно зубрил. Четвертый год он штудировал медицину в Эдинбургском университете и столько раз проваливался по одному и тому же предмету, что родители твердо заявили: больше они не дадут ему ни гроша.

Он занимал дешевые темные комнаты: все деньги уходили на оплату лекций. В конце концов Марриотт решил не валять дурака и выдержать экзамен во что бы то ни стало. Вот уж несколько недель, как он лихорадочно поглощал одну книгу за другой, пытаясь наверстать упущенное время и вернуть потраченные деньги, – впрочем, рьяность, с которой студент взялся за дело, показывала, что он не знает цены ни тому ни другому. Заурядный человек – а Марриотт был во всех отношениях заурядным человеком – не может бесконечно перенапрягать свой ум: расплата неминуемо настанет, раньше или позже.

Друзья-студенты обещали не беспокоить его по вечерам, пока он честно корпит над книгами. Поэтому, заслышав дверной колокольчик, он порядком удивился. Возможно, кто-нибудь другой на его месте не