Смерть в душе. Странная дружба - Жан-Поль Сартр

мне говорили: «Ты нас недостаточно любишь». Они меня подловили, они избавили от кожуры мой молодой нежный побег, клейкий от сока, когда я выйду отсюда, я съем целый ананас. Он наполовину привстает, у меня срочная встреча, он снова падает в спокойное детство, в парк, раздвиньте травы и вы увидите солнце; что ты сделал со своими желаниями? У меня нет желаний, я еще существую, но сок мертв; обезьяны вцепились в решетки и смотрят на него лихорадочно блестящими глазами, что-то произошло. Он вспоминает, он приподнимается и кричит: «Наборщик!» Он спрашивает: «Наборщик пришел?» Никто не отвечает, он снова падает в клейкий сок, в СУБЪЕКТИВНОСТЬ, мы проиграли войну, и я здесь подохну, над ним склоняется Матье, он шепчет: «Ты нас недостаточно любил, ты нас недостаточно любил»; обезьяны хохочут, ударяя себя по ляжкам: «Ты ничего не любил, нет! Ничего!» Тень решеток медленно кружит по его лицу, тень, солнце, тень, его это забавляет. Я принадлежу партии, я люблю товарищей; для других у меня нет времени, у меня встреча. «Однажды вечером я вам скажу что-нибудь приятное, однажды вечером я вам скажу, что вас люблю». Он сел, он тяжело дышит, он смотрит на них, Мулю бессмысленно улыбается, подняв лицо к потолку, свежая тень ласкает его, скользит вдоль щеки, от солнца у него блестят зубы. «Эй! Мулю!» Мулю продолжает улыбаться, он, не шевелясь, говорит: «Ты их слышишь?» — «Что именно?» — спрашивает Брюне. — «Грузовики». Он ничего не слышит; он боится этого всеобъемлющего желания, которое вдруг его захлестывает: желания жить, любить, ласкать белые груди. Шнейдер лежит справа от него, он зовет его на помощь: «Эй! Шнейдер!» Шнейдер спрашивает слабым голосом: «Совсем плохо?» Брюне говорит: «Возьмешь сигареты в моем рюкзаке. По три в день». Его бедра медленно скользят на пол, он обнаруживает, что лежит, откинув голову, он смотрит в потолок, я их люблю, конечно, я их люблю, но они должны накрыть на стол, что значит это желание? Тело, смертное тело, лес желаний, на каждой ветке птица, они подают вестфальскую ветчину на деревянных тарелках, нож нарезает мясо, когда нож вынимают, чувствуешь легкое прилипание влажного дерева, они меня подловили, я только желание, все мы в дерьме, и я подохну здесь. Какое желание? Его приподнимают, его сажают, Шнейдер заставляет его проглотить суп: «Что это?» — «Ячменный суп». Брюне начинает смеяться: вот что это было, вот оно что. Это огромное преступное желание было всего-навсего голодом. Он засыпает, его будят, он ест суп во второй раз. Он чувствует ожоги в желудке; решетки кружат, голос умолк; он говорит «Кто-то пел». — «Да, — говорит Мулю. — Он больше не поет. Он умер, — говорит Мулю. — Его вчера унесли». Еще суп, и на сей раз с хлебом. Он говорит: «Мне лучше». Он самостоятельно садится, он улыбается. «Детство, любовь, «субъективность» — все это было ничем, просто галлюцинации от голода. Он весело окликает Мулю: «Значит, грузовики в конце концов пришли?» — «Да! — говорит Мулю, — да!» Мулю скребет плоский солдатский хлеб перочинным ножом, он его ковыряет, местами делает выемку, он словно скульптор. Он объясняет, не поднимая глаз: «Это хлеб на добавочную порцию, он заплесневел. Если съесть это непрожаренным, начнется понос, но сейчас, по крайней мере, есть чем срать». Он протягивает ломтик хлеба Брюне, другой засовывает в свой большой рот и гордо говорит: «Шесть дней мы были без жратвы. Я от этого чуть не рехнулся». Брюне смеется, он думает о «субъективности». «Я тоже», — говорит он. Он засыпает, его будит солнце, он еще чувствует слабость, но может встать. Он спрашивает: «Наборщик приходит ко мне?» — «Знаешь, в эти дни мы не очень-то обращали внимание на гостей». — «Где Шнейдер?» — спрашивает Брюне. — «Не знаю». Брюне выходит в коридор, Шнейдер разговаривает с наборщиком, и оба смеются. Брюне с раздражением смотрит на них. Наборщик подходит к нему и говорит: «Мы со Шнейдером провели кой-какую работу». Брюне поворачивается к Шнейдеру и думает: «Этот везде пролезет». Шнейдер ему улыбается и говорит: «Мы тут немного поискали с позавчерашнего дня, нашли новых товарищей». — «Гм! — скептически хмыкает Брюне. — Нужно будет их увидеть». Он спускается по лестнице, Шнейдер и наборщик спускаются следом. Во дворе он останавливается, ослепленно щурится: день стоит прекрасный. Сидя на ступеньках крыльца, люди мирно курят, у них совсем домашний вид, они отдыхают после тяжелого недельного труда; время от времени кто-то качает головой и роняет несколько слов; тогда все начинают вслед за ним качать головами. Брюне со злостью смотрит на них: «Готово! Вот они и приспособились». Двор, вышки, стена — это принадлежит им, они сидят на пороге своих домов и с медлительной крестьянской рассудительностью обсуждают деревенские происшествия: «Что можно сделать с таким вот народом? У них страсть к обладанию; их бросают в тюрьму, и через три дня уже не понять, узники они или хозяева тюрьмы». Другие прогуливаются по двое или по трое, они идут быстро, они судачат, смеются, размахивают руками: это щеголяющие буржуа. Проходят, ни на кого не глядя, вольноопределяющиеся в нестандартной форме, и Брюне слышит их благовоспитанные голоса: «Нет, старина, прошу прощения, они не объявили себя банкротами; правда, поговаривали, что объявят, но Национальный банк помог им выбраться из затруднения». В большом окружении двое в очках играют в шахматы, положив доску на колени; лысый человечек читает, хмуря брови; время от времени он кладет книгу и возбужденно листает огромный том. Брюне подходит сзади: оказывается, том — это словарь. «Что ты делаешь?» — спрашивает Брюне. — «Учу немецкий». Вокруг поливального шланга совсем голые парни кричат, смеются и толкаются; облокотившись на колышек, эльзасец Гартизе беседует по-немецки с часовым, который слушает его и одобрительно кивает. Достаточно было куска хлеба! Один кусок хлеба — и этот зловещий двор, где агонизировала побежденная армия, превратился в пляж, в солярий, в праздничное гулянье. Два совершенно голых человека загорают, лежа на одеяле; Брюне захотелось пнуть их в побронзовевшие ягодицы: подожгите их города, их деревни, уведите их в плен — они повсюду будут неистово восстанавливать свое маленькое жалкое благополучие, благополучие бедняков; поработайте-ка с такими! Он поворачивается к ним спиной и переходит в другой двор; он тут же останавливается, ошеломленный: спины, тысячи спин, звенит колокольчик, и тысячи голов покорно склоняются. «Ну и дела!» — говорит он. Шнейдер и наборщик начинают смеяться: «А, да! Сегодня воскресенье. Мы хотели сделать тебе сюрприз». — «Вот оно что! — говорит Брюне. — Воскресенье!» Он оторопело смотрит на них: какое упрямство! Они себе измыслили мифическое