Трансформация войны - Мартин Кревельд

Неприкосновенность церквей и других религиозных святынь легко обеспечить, когда господствующая секуляристская система убеждений свидетельствует о том, что они не стали политически значимыми и что сама религия в том, что касается ее воздействия на войну, есть не что иное, как предрассудок. Однако у будущих поколений может быть на все это иной взгляд. Стоит только заглянуть в Библию, чтобы убедиться, что на протяжении почти всей истории религиозные институты не только не пользовались неприкосновенностью, но и считались главной мишенью. Захват религиозных символов противника считался прямым путем к победе, тогда как их утрата считалась причиной и доказательством поражения. Прошло не так много времени с тех пор, как даже на просвещенном Западе первое, что делали войска протестантов в захваченном городе, — это изгоняли епископов, разбивали статуи, очищали церкви (в том числе и от золота и серебра) и служили благодарственную службу Господу, во имя которого совершались все эти «достойные похвалы» деяния. Поскольку конфликт низкой интенсивности не столь институционализирован, как традиционная война, вероятно, в ходе него будет делаться гораздо больший акцент на предметы, имеющие символическое значение. Все истинное, прекрасное и священное будет его первой жертвой.

На горизонте просматриваются и другие изменения. Большинство людей склонны считать различия между частной и общественной (государственной) собственностью чем-то само собой разумеющимся. Однако в действительности это различие во многом продукт современного тринитарного государства; вплоть до того, что Жан Боден в XVI в. придумал государство именно для того, чтобы различать эти две формы собственности. Вряд ли в будущем, когда станет доминировать конфликт низкой интенсивности, это различение будет соблюдаться больше, даже если рассуждать теоретически, чем во время средневековой guerre guerroyante[71]. Вероятно также, что в будущих конфликтах низкой интенсивности все больше будет применяться оружие, запрещенное сегодня, такое, как газ. Причина состоит в том, что такое оружие дешево, его легко производить и оно отлично подходит для применения в замкнутом городском пространстве. Все это тесно связано с основным положением, обоснованным ранее, но которое необходимо повторить. Как только легальная монополия на вооруженную силу, монополия, на которую так долго претендовало государство, будет вырвана из его рук, существующие различия между войной и преступностью сотрутся, подобно тому, как это сегодня происходит в Ливане, Шри-Ланке, Сальвадоре, Перу или Колумбии. Часто преступление будет скрываться под маской войны, тогда как в других случаях ведение войны будет считаться преступлением.

Конечно, все это не означает, что, как только конфликт низкой интенсивности придет на смену традиционной войне, все ограничения будут отброшены. Ранее я уже обосновал утверждение, что ведение войны без военных обычаев — другими словами, без системы четких и общепринятых представлений о том, что она собой представляет, — в конечном счете, невозможно. Террористы имеют самые весомые мотивы, чтобы отличаться от обыкновенных убийц; в конце концов, в случае весьма вероятного для них попадания в плен, от этого будет зависеть их судьба. И совсем необязательно, что террористы или даже преступники менее разборчивы, чем большинство из нас. Мало кто провел больше или хотя бы столько времени, напряженно обдумывая вопрос, кого следует, а кого не следует убивать «ради дела», чем хорошо образованные молодые люди, организовывавшие террористические движения в царской России в конце XIX - начале XX вв. Хотя отношения между мафиозными кланами очень часто походят на международные войны, меж ними существует четкая договоренность: не трогать жен и детей друг друга. Практический опыт и теоретические соображения подсказывают, что стирание упомянутых давно установившихся различий не приведет к полной анархии. Со временем возникнет новый обычай войны, возможно, основанный на различиях между «виновными» и «невинными». Хотя ошибки, разногласия в толкованиях нового обычая и его намеренные нарушения сделают его столь же хрупким, как и нынешний, это не означает, что данный обычай не будет существовать или утратит свою значимость.

В любые времена и в любой точке земного шара господствующие представления о том, кому и что разрешено делать на войне, по отношению к кому, ради каких целей, при каких обстоятельствах и какими средствами, отражают культуру общества, его структуру и военную организацию. Важно не столько попытаться угадать будущее, сколько понять существенную роль, которую играет военный обычай сегодня. Армия, в течение долгого времени нарушающая обычаи войны, разлагается. И это справедливо тем больше, чем она мощнее; вследствие этого армия оказывается все менее способной убедить других и себя в том, что ей крайне необходимо нарушать правила. С другой стороны, обычай войны подвержен изменениям во времени и в пространстве. Поэтому нет ничего, что бы менее способствовало успешному ведению вооруженного конфликта, чем принятие в качестве данности существующего военного обычая. Система представлений, которая совсем не принимает его во внимание, подобно Vom Kriege и ее последователям, не может не исказить природу вооруженного конфликта.

Как будут вестись войны

Подобно тому как человек, получивший пулю в голову, может еще шатаясь пройти несколько шагов, прежде чем умереть, так и традиционная война, по-видимому, находится на последнем издыхании. По мере того как конфликт низкой интенсивности начинает доминировать, многое из того, что принималось как «стратегия» на протяжении последних двух столетий, окажется бесполезным. Переход от традиционной войны к конфликту низкой интенсивности приведет к тому, что многие системы вооружений, включая те, которые считаются сегодня мощнейшими и новейшими, будут отправлены на свалку. Вполне вероятно, что он также положит конец крупномасштабным исследованиям и разработкам в области военных технологий, как мы их сегодня понимаем.

В данной книге стратегия определена как нечто неизменно существующее, применимое везде и всегда, где и когда ведутся реальные войны, а не только осуществляется сдерживание. Для того чтобы вести войну, необходимо сформировать вооруженные силы. После того как они будут сформированы, возникнут неопределенность, трение и негибкость, с которыми надо будет как-то справляться. При этом придется принимать решения о применении силы не абстрактно, а против живого, реагирующего противника. Все эти утверждения справедливы всегда — вне зависимости от масштаба конфликта, а также от среды, где он протекает, будь то земля, море, воздух или космос. Это так же верно независимо от вида применяемого оружия, если только мы не находимся в ситуации, когда неопределенность можно устранить, реакцию врага — игнорировать, а войну — выиграть одним мощным ударом. По этой причине ядерная стратегия ни в коей мере не является стратегией. Не считая этого крайнего случая, ничто так не характерно для стратегии, как ее «взаимный», интерактивный характер. В этом отношении она остается неизменной, независимо от места действия, применяемых средств, поставленных целей, а также от того, говорим ли мы о войне или о какой-либо игре состязательного характера.

В отличие от этого, классическая стратегия, как ее понимали Жомини, Клаузевиц и большинство позднейших пророков традиционной войны, — продукт определенного времени и обстоятельств. Искусство «использования сражений для достижения целей войны» предполагает, что две стороны имеют в своем распоряжении значительные вооруженные силы и что эти силы отличимы друг от друга, территориально разделены и хотя бы потенциально мобильны. Оно также подразумевает, что дальнобойность их оружия не является неограниченной — еще одно предположение, которое становится теперь все более сомнительным. Помимо всего прочего, существует целый ряд «действующих лиц» и понятий, которые принимаются как данность традиционной стратегией и входят в ее инструментарий. К их числу относятся крупные территориальные единицы, сражения (в противоположность, с одной стороны, кампаниям, а с другой — мелким стычкам), фронты, тыловые районы, «глубина», базы, цели и линии коммуникаций — всего не перечесть. В настоящее время требуется лишь беглое ознакомление с военной историей (лучше на языке оригинала, а не в современном переводе), чтобы обнаружить, что ни эти концепции, ни эти факторы не являются самоочевидными или неизменными. И конечно, именно по этой причине сам термин «стратегия», хотя и был заимствован из древнегреческого языка, вошел в употребление только в конце XVIII в.

Применить стратегию в ее классическом смысле к конфликтам низкой интенсивности всегда было проблематично. Даже в то время, когда Жомини работал над сочинением «Краткий обзор крупных военных операций» («Precis des grandes operations de la guerre»), испанские партизаны доказывали на деле, что возможно вести войну, и очень жестокую войну, в небольших масштабах. Многие из участников этой войны были неграмотные крестьяне, а также женщины, дети и священники. Вероятно, они даже никогда не слышали о стратегии, которая, как писал Толстой в романе «Война и мир», была новомодным понятием с неким элементом кажущейся искушенности. Столкнувшись с самыми мощными вооруженными силами традиционного типа из всех когда-либо существовавших в мире, повстанцы обошлись без «армий», кампаний, сражений, баз, целей, внешних и внутренних линий, опорных пунктов и даже территориальных единиц, имеющих четкие границы на карте.