Воспоминания Свена Стокгольмца - Натаниэль Ян Миллер

– Верно, дорогая моя, только у меня нет выбора.

На север и обратно Тапио странствовал несколько раз. Однажды он таки взял с собой Скульд, и в Брюснесет девочка вернулась с рассказами, по которым Рейнсдирфлия и Баскский Крюк напоминали самую настоящую сказку. На Шпицбергене Скульд нравилось решительно все.

После очередной экспедиции на север Тапио рассказал мне, что встретил одного из наших соседей, некоего Риттера, который вместе с женой зимовал в Сером Крюке, сумрачном месте, вечно пасмурном из-за тучи, закрывающей другой берег Вудфьорда. Очевидно, Риттер попал в особо неприятную метель и искал убежище в Бискайяхукене. Тапио не мог отказать попавшему в беду охотнику, хотя и считал, что Риттер злоупотребил гостеприимством на пару-тройку дней.

– Немцы, – изрек Тапио.

– Господи! Ты ведь, кажется, их не любишь?

– Не исключено, что они австрийцы. В любом случае особой разницы нет: говорят они на том же отвратительном языке. Этот Риттер – неотесанный грубиян. О своей жене он говорит, как о служанке. Он даже не научил ее охотиться и ставить капканы. Как она выживет, если он погибнет, что более чем вероятно? По крайней мере, их сопровождает норвежец, который кажется знающим. Без него им точно не выжить. Его жена только и делает, что готовит и шьет.

– Ну, нам шитья и готовки тоже хватает.

– Не будь тупым.

Изюминкой рассказа Тапио было то, что, к его радостному изумлению, Риттер знал обо мне. Каким-то образом из-за моего отшельничества мои поступки привлекали определенное внимание и обросли множеством дичайшего вымысла. Очевидно, я стал довольно известен, по крайней мере, на Шпицбергене. При этом мало кто знал, как я выгляжу, ни тем более как живу. Поэтому когда Тапио отказался назвать свое имя или за четыре дня невольного соседства с Риттером признать, что знает по-норвежски больше трех слов, Риттер естественно предположил, что Тапио и есть Свен-Стокгольмец. Тапио не спешил развеять недоразумение, частью потому что не желал по-настоящему знакомиться с Риттером, частью ради своего приятеля Хильмара Нойса: старый зверолов мог пересечь пол-архипелага на собачьей упряжке, лишь для того чтобы привезти письмо и рассказать пару баек, – которого подобное стечение обстоятельств сильно позабавило бы.

– Что же ты делал столько времени, если не разговаривал?

– Убирался. Много пек. Хлеб хорошо сохранится до весенней поездки в Рейнсдирфлию.

– Теперь будут болтать, что я одержим уборкой и хлебопечением.

– Ну, люди и не такое болтают.

Тапио отправил Риттера восвояси с луковицами, которые вяли в Сером Крюке, предложил ему привести в Рейнсдирфлию жену, чтобы та смогла познакомиться с «самым северным шведом на свете». Но с наступлением весны Риттерам, вероятно, оказалось сложно пересечь Вудфьорд по опасному вскрывшемуся льду, потому что, пока Тапио был в рейнсдирфлийском домике, они не появились. Желая усилить окружавшую меня таинственность непонятными деталями, Тапио накрыл Риттерам стол. Он оставил им настоящую трапезу в виде темного кукурузного хлеба и даже сдобрил кофе сахаром и сухим молоком. Тапио рассчитывал, что кофе застынет, а разморозившись от тепла плиты, будет готов для питья. Риттеры изумятся истовым монашеством Свена-Стокгольмца, а Хильмар Нойс снабдит их недостающими подробностями.

70

Детство Скульд проносилось мимо. Я старательно раздувал в себе последние искры юношеского энтузиазма, только Рауд-фьорд ничего подобного долго не терпел. Других детей – товарищей по играм рядом, разумеется, не было, жизнь была слишком неопределенной. Арктика требовала твердости и усердия. Неосторожных она изнашивала или гнала прочь, как прогнала Илью, Мишу, Людмилу, маму Скульд, оставляя только людей с окостеневшим панцирем. Я давно усвоил, что решившим выжить в Арктике нужно выбрать один из двух вариантов – или уподобиться медведю, который, словно титан Кронос, не имеет семьи и цепляется за себя, как за последнюю глыбу вскрывающегося пакового льда. Или можно уподобиться лисе – избегать постулатов, но учиться быстро. Вырыть нору и цепляться за тех, кто может тебя вытерпеть.

Бедняге Скульд приходилось довольствоваться лишь компанией мрачного, хоть и любящего ее одноглазого шведа. К счастью, еще у нее был Макинтайр, который периодически нас навещал, и Тапио, который, к моему личному изумлению и потрясению, оставался с нами. Менялись сезоны, шли года, а Тапио не выказывал желания покинуть Рауд-фьорд или доверить практическое образование Скульд кому-то другому. Его неизменное присутствие в жизни девочки – никаких перемен настроения, никаких колебаний – имело огромное значение.

Однако кроме Брюснесета существовал еще и внешний мир, а в нем – Ольга. Я убеждал Скульд писать моей сестре по множеству причин. В основном потому что я знал, что Ольга с огромной радостью наладит непосредственные отношения с внучкой, а я сам оказался совершенно никчемным корреспондентом.

Ольга беспокоилась о Скульд, ведь лишившаяся матери девочка до сих пор была для нее загадкой. Думаю, сестра очень боялась, что Скульд вырастет второй Хельгой, словно малышке досталась плохая генетика, а мои нерегулярные письма недостаточно ее утешали. Исправить ситуацию могла только сама Скульд, но она от писем воздерживалась. Как обращаться к человеку, которого не знаешь?

В 1939 году, летом которого Скульд исполнилось тринадцать, она начала задавать вопросы о женской физиологии, ответить на которые я не мог ввиду отсутствия практических знаний.

– У тебя… кровь идет? – запинаясь, спросил я.

Нет, сказала Скульд, но она наблюдала эстральные циклы у лис и медведей – брачные игры, эффект запаховой дорожки и так далее – поэтому, разумеется, сделала определенные выводы.

– Ну, боюсь, ты исчерпала скудный лимит моих познаний на эту тему. Почему бы тебе не спросить у бабушки?

Наконец получив ясную причину, Скульд быстро написала Ольге. Мне свое письмо она показать не пожелала, что я счел добрым знаком, а ответ получила в течение двух месяцев, что по меркам высоких широт Арктики – чуть ли не скорость телеграфирования.

– Хочешь услышать, что она пишет? – спросила Скульд, хихикая.

Мне очень хотелось.

– Ольга говорит, что, когда к ней в первый раз пришли месячные, она подумала, что это гемофилия, как у бедного царевича. Она на четыре дня заперлась в кладовке и выходила лишь глухой ночью за едой и водой.

– Кое-что смутно вспоминается, – отозвался я. – Мама спрашивала про кухонные полотенца. Они все разом исчезли, и никто не знал, куда.

– Да, точно. Ольга надеется, что у меня будет иначе, и шлет список вещей, которые нужно попросить у дяди Чарли. Он, мол, щепетильничать не будет.

– Отличная мысль.

– Список включает книги и шоколад.

– Да уж, лекарства сильнодействующие.

Прямотой то письмо полностью соответствовало характеру Ольги и беззаботным не было. Бедняга Арвид стал жертвой смертельного ЧП: он упал с гнилых мостков и был найден несколько