Сталин (Том 1) - Лев Троцкий

"Правда", которую продолжали редактировать Каменев и Сталин, заявила, что тезисы Ленина -- его личное мнение, что бюро ЦК их не разделярт и что сама "Правда" остается на старых позициях. Заявление писал Каменев. Сталин поддержал его молча. Отныне ему придется молчать долго. Идеи Ленина кажутся ему эмигрантской фантастикой. Но он выжидает, как будет реагировать партийный аппарат. "Надо открыто признать, -- писал впоследствии большевик Ангарский, проделавший ту же эволюцию, что и другие, -- что огромное число старых большевиков... по вопросу о характере революции 1917 года придерживалось старых большевистских взглядов 1905 г. и что отказ от этих взглядов, их изживание совершалось не так легко". Дело шло, на самом деле, не об "огромном числе старых большевиков", а обо всех без исключения.

На мартовском совещании, где собрались кадры партии со всей страны, не раздалось ни одного голоса в пользу борьбы за власть Советов. Всем пришлось перевооружаться. Из шест

надцати членов Петроградского Комитета лишь двое присоединились к тезисам и то не сразу. "Многие из товарищей указывали, -- вспоминает Цихон, -- что Ленин оторвался от России, не учитывает данного момента и т. д." Провинциальный большевик Лебедев рассказывает, как осуждалась первоначально большевиками агитация Ленина, "казавшаяся утопической, объяснявшаяся его долгой оторванностью от русской жизни''. Одним из вдохновителей таких суждений был, несомненно, Сталин, всегда третировавший "заграницу" свысока. Через несколько лет Раскольников вспоминал: "Приезд Владимира Ильича положил резкий Рубикон в тактике нашей партии. Нужно признать, что до его приезда в партии была довольна большая сумятица... Задача овладения государственной властью рисовалась в форме отдаленного идеала... Считалась достаточной поддержка Временного правительства... с теми или иными оговорками. Партия не имела авторитетного лидера, который мог бы спаять ее воедино и повести за собой". В 1922 году Раскольникову не могло прит-ти в голову видеть "авторитетного лидера" в Сталине.

"Наши руководители, -- пишет уральский рабочий Марков, которого революция застала за токарным станком, -- до приезда Владимира Ильича шли ощупью... позиция нашей партии стала проясняться с появлением его знаменитых тезисов". "Вспомните, какая встреча была оказана апрельским тезисам Владимира Ильича, -- говорил вскоре после смерти Ленина Бухарин, -- когда часть нашей собственной партии увидела в этом чуть ли ни измену обычной марксистской идеологии". "Часть нашей собственной партии" -- это был весь ее руководящий слой без единого исключения. "С приездом Ленина в Россию 1917 года, -- писал в 1924 году Молотов, -- наша партия почувствовала под ногами твердую почву. До этого момента партия только слабо и неуверенно нащупывала свой путь. У партии не было достаточно ясности и решительности, которой требовал революционный момент".

Раньше других, точнее и ярче определила происшедшую перемену Людмила Сталь: "Все товарищи до приезда Ленина бродили в темноте, -- говорила она 14 апреля' 1917 года, в самый острый момент партийного кризиса. - Видя самостоятельное творчество народа, мы не могли его учесть... Наши товарищи смогли только ограничиться подготовкой к Учредительному собранию

парламентским способом и совершенно не учли возможности итти дальше. Приняв лозунги Ленина, мы сделаем то, что нам подсказывает сама жизнь".

Лично для Сталина апрельское перевооружение партии имело крайне унизительный характер. Из Сибири он приехал с авторитетом старого большевика, со званием члена ЦК, с поддержкой Каменева и Муранова. Он тоже начал со своего рода "перевооружения", отвергнув политику местных руководителей как слишком радикальную и связав себя рядом статей в "Правде", докладом на совещании, резолюцией Красноярского Совета. В самый разгар этой работы, которая по характеру своему была работой вождя, появился Ленин. Он вошел на совещание, точно инспектор в классную комнату и, схватив на лету несколько фраз, повернулся спиной к учителю и мокрой губкой стер с доски все его беспомощные каракули. У делегатов чувства изумления и протеста растворялись в чувстве восхищения.

У Сталина восхищения не было. Были острая обида, сознание бессилия и желтая зависть. Он был посрамлен перед лицом всей партии неизмеримо более тяжко, чем на тесном Краковском совещании после его злополучного руководства "Правдой". Бороться было бы бесцельно: ведь он тоже увидел новые горизонты, о которых не догадывался вчера. Оставалось стиснуть зубы и замолчать. Воспоминание о перевороте, произведенном Лениным в апреле 1917 г., навсегда вошло в сознание Сталина острой занозой. Он овладел протоколами мартовского совещания и попытался скрыть их от партии и от истории. Но это еще не решало дела. В библиотеках оставались комплекты "Правды" за 1917 г. Она была вскоре даже переиздана сборником: статьи Сталина говорили сами за себя. Многочисленные воспоминания об апрельском кризисе заполняли в первые годы исторические журналы и юбилейные номера газет. Все это нужно было изымать постепенно из обращения, заменять, подменять. Самое слово "перевооружение" партии, употребленное мною мимоходом в 1922 г., стало впоследствии предметом все более ожесточенных атак со стороны Сталина и его историков.

Правда, в 1924 г. сам Сталин считал еще благоразумным признать, со всей необходимой мягкостью по отношению к самому себе, ошибочность своей позиции в начале революции. "Партия, -- писал он, -- приняла политику давления Советов на Временное

правительство в вопросе о мире и не решилась сразу сделать шаг вперед... к новому лозунгу о власти Советов... Это была глубоко ошибочная позиция, ибо она плодила пацифистские иллюзии, лила воду на мельницу оборончества и затрудняла революционное воспитание масс. Эту ошибочную позицию я разделял тогда еще с другими товарищами по партии и отказался от нее полностью лишь в середине апреля, присоединившись к тезисам Ленина".

Это публичное признание, необходимое для прикрытия собственного тыла в начинавшейся тогда борьбе против троцкизма, уже через два года стало стеснительным. Сталин категорически отрицал в 1926 г. оппортунистический характер своей политики в марте 1917 г. : "Это неверно, товарищи, это сплетня", -- и допускал лишь, что у него были "некоторые колебания... Но у кого из нас не бывали мимолетные колебания?"

Еще через четыре года Ярославский, упомянувший в качестве историка о том, что Сталин в начале революции занимал "ошибочную позицию", подвергся свирепой травле со всех сторон. Теперь нельзя уже было заикаться и о "мимолетных колебаниях". Идол престижа -- прожорливое чудовище! Наконец, в изданной им самим "Истории партии" Сталин приписывает себе позицию Ленина, а свои собственные взгляды делает уделом своих врагов. "Каменев и некоторые работники Московской организации, например, Рыков, Бубнов, Ногин, -- гласит эта необыкновенная "История", -- стояли на полуменьшевистской позиции условной поддержки Временного правительства и политики оборонцев. Сталин, который только что вернулся из ссылки. Молотов и другие вместе с большинством партии отстаивали политику недоверия Временному правительству, выступали против оборончества" и пр. Так, путем последовательных сдвигов от факта к вымыслу черное было превращено в белое. Этот метод, который Каменев называл "дозированьем лжи", проходит через всю биографию Сталина, чтоб найти свое высшее выражение, и вместе с тем свое крушение, в Московских процессах.

Анализируя концепции обеих фракций социал-демократии в 1909 г., автор этой книги писал: "Антиреволюционные стороны меньшевизма сказываются во всей силе уже теперь; антиреволюционные черты большевизма грозят огромной опасностью

только в случае революционной победы". В марте 1917 г., после низверженя царизма, старые кадры партии довели эти антиреволюционные черты большевизма до их крайнего выражения: самый водораздел между большевизмом и меньшевизмом казался утерян. Понадобилось радикальное перевооружение партии, которое Ленин -- только ему была по плечу эта задача -- произвел в течение апреля.

Сталин, видимо, ни разу не выступил публично против Ленина, но и не разу за него. Он бесшумно отодвинулся от Каменева, как десять лет тому назад он отошел от бойкотистов, как на Краковском совещании молчаливо предоставил примиренцев их собственной участи. Не в его нравах было защищать идею, если она не сулила непосредственно успеха. С 14 по 22 апреля заседала конференция Петроградской организации. Влияние Ленина на ней было уже преобладающим, но прения имели еще моментами острый характер. Среди участников встречаем имена Зиновьева, Каменева, Томского, Молотова и других известных большевиков. Сталин не появлялся вовсе. Он, видимо, хотел, чтоб о нем на время забыли.

24 апреля собралась в Петрограде Всероссийская конферен

ция, которая должна была окончательно ликвидировать наслед