Я — матрос «Гангута»! - Дмитрий Иванович Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все равно обрадовались. Ведь в печати сообщалось о болезни Владимира Ильича. Значит, он поправляется. Приехал посмотреть на первые достижения. Его лечащий врач отмечал:
«Посещение выставки, где Владимир Ильич увидел, как претворяются в жизнь многие его замыслы, оказалось для него могучим укрепляющим лекарством»[76].
Вспомнились события первой пятилетки: индустриализация страны, коллективизация сельского хозяйства… В то время я состоял членом правления Колхозсоюза Северного края (в состав края входили территории нынешних Архангельской и Вологодской областей и Коми АССР), работал в аппарате крайкома партии. Какие же это были годы! Идеи социализма все глубже проникали в умы и сердца людей, воплощались в большие дела. Советские патриоты — и молодежь, и ветераны, и мужчины, и женщины — ударным трудом крепили экономическое и оборонное могущество государства. Теперь-то всем ясно: без современной промышленной базы, без колхозов и совхозов было бы немыслимо одержать верх над таким сильным противником, как фашистская Германия.
Нам приходилось, что называется, одной рукой держаться за фабричный станок или плуг, а другой — за винтовку. Мы звали юношей и девушек в кружки Осоавиахима, но и сами работали в кружках, учились военному делу.
Какое-то время мне довелось быть комиссаром сбора допризывников, готовящихся к службе на кораблях Военно-Морского Флота. Ребята увлекались рассказами о «Гангуте», об участии моряков в Великой Октябрьской социалистической революции. Чувствовалось, хотят быть похожими на героев Октября. И тут я еще раз убедился: нам, ветеранам, растет прекрасная смена.
По завершении сбора меня ожидало заманчивое предложение — учиться во Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени К. А. Тимирязева. Задумался: тяга к знаниям сохранялась, но годы… Уже перевалило за сорок.
Впрочем, не зря же говорят, что учиться никогда не поздно. И я поехал в Москву.
Во время учебы был нештатным пропагандистом Октябрьского райкома партии столицы. Выступал на заводах, в учреждениях и учебных заведениях. Любил бывать в красноармейских казармах и лагерях. Обычно перед встречей бойцы исполняли песню о 30-й дивизии, а потом слушали меня, участника событий, о которых они пели.
Во второй половине 30-х годов (после окончания академии я работал в Омской области) мы трудились вроде бы спокойно: выращивали хлеб и технические культуры, загружали элеваторы, отправляли в центральные районы страны хлебные эшелоны, строили животноводческие фермы. Жизнь колхозников с каждым годом становилась все более обеспеченной. Но международная обстановка оставалась тревожной. Фашистская Германия и милитаристская Япония все более наглели.
И нас, ветеранов, время от времени призывали в армию. В период событий на озере Хасан меня вызвал облвоенком и объявил о назначении комиссаром питательного пункта на железнодорожной станции.
Питательный пункт был оборудован в Омске давно, он функционировал в периоды призывов и демобилизаций. Тут был продовольственный склад, кухня с шестью или восемью котлами, а также спальное помещение для обслуживающего персонала. Начальник пункта (офицер-танкист) ознакомил меня с личным составом — врачом, пропагандистами (их было трое), с красноармейцами-поварами, с музыкантами духового оркестра.
В связи с событиями на Хасане роль пункта возросла. Через Омск проходили воинские эшелоны. Мы их встречали с музыкой, без какой-либо задержки кормили горячей пищей, проводили политинформации.
Питательный пункт функционировал более четырех месяцев. Наш коллектив добросовестно выполнил свой воинский долг.
Вернулся на прежнюю работу в земельный отдел. Но не прошло и года, как опять вызывает облвоенком: поступило предписание об отправке меня в Хабаровск.
— Снова нас провоцируют японские империалисты, — пояснил военком.
Я чертыхнулся в адрес агрессоров и — домой.
— Ну, Клава, вынимай гимнастерку.
Жена ахнула: уж не война ли?
— Пока нет, но пахнет ею здорово, — ответил я и шутливо пояснил: — Не дошел в гражданскую до Дальнего Востока, теперь приходится компенсировать.
В Хабаровске представился комиссару Амурской Краснознаменной военной флотилии А. А. Матушкину. Тот побеседовал со мной, узнал про мою службу на флоте и предложил должность комиссара монитора «Ленин». Комиссар флотилии проинформировал меня об обстановке: японская армия вторглась в дружественную нам Монголию, захватила нижнее течение реки Халхин-Гол.
И вот я подошел к низкобортному кораблю с малой осадкой. Часовой у трапа задержал, окинул взглядом мою пехотинскую форму, вызвал дежурного.
Встретился с командиром. Капитан-лейтенант из молодых, подтянут, начищен. Заключив, что я призван из запаса, не знаю флота, начал объяснять условия службы на мониторе.
— Само слово «монитор» английское, — сказал он. — По-русски это значит — контролирующий. — Наш бронированный, имеет на вооружении три орудия. — И указал его данные.
— О, не ожидал такого крупного калибра, — вставил я.
— Выходит, вы служили на флоте, — немного смутившись, проговорил командир, — а я вам объяснять пустился.
— Ничего, не лишне напомнить.
Мне понравилось, что командир хорошо знал боевой путь корабля. Рассказал, как монитор громил белогвардейских мятежников в Благовещенске, семеновские банды в Забайкалье, калмыковцев на Уссурийском фронте, участвовал в штурме Волочаевской сопки. А осенью 1929 года в составе Амурской флотилии монитор участвовал в боях под Лахасусу и Фугдином. Вместе с красноармейцами 2-й Приамурской стрелковой дивизии моряки разгромили вражескую группировку войск и потопили чанкайшистскую Сунгарийскую флотилию. Настроение у личного состава монитора было боевое. На митинге, посвященном событиям, экипаж единодушно заявил:
— Захватчикам дали достойный отпор на Хасане, они получили его на Халхин-Голе. Получат и на Амуре — пусть только полезут.
В условиях полной боевой готовности проходила учеба личного состава. Находясь у орудий и пулеметов, моряки совершали походы по реке, проводили стрельбы, бдительно несли дозорную службу. Этому способствовала целеустремленная работа партийной и комсомольской организаций.
Личный состав внимательно следил за событиями на фронте, вначале с некоторой тревогой, а потом с радостью. Добрые сообщения вдохновляли нас. Люди буквально рвались в сражения, хотелось проучить самураев за наглые провокации, показать им, что Советский Союз — это не прежняя Россия, на которую они по-воровски нападали.
После разгрома японских вояк у Халхин-Гола напряженность некоторое время сохранялась, но постепенно боевая и политическая подготовка входила в нормальную колею. Поздней осенью 1939 года, когда Амур начало сковывать льдом, мне объявили о демобилизации. Вышел я к людям, поблагодарил за совместную службу и, не теряя времени, поспешил в Омск.
За месяцы, проведенные в отрыве, скопилось немало неотложных дел. Наметил поездки, связанные с подготовкой к посевной кампании, с дальнейшим укреплением
