100 великих загадок истории Франции - Николай Николаев

Луи Астье, наиболее терпеливый исследователь, воссоздал историю этого Мореля; он был сыном одного из самых богатых людей Прованса – Пьера де Мореля, который обладал в 1672 г. 2 039 145 ливрами, что составляет около тридцати миллионов современных франков или три миллиона старых франков. Его даже прозвали Крезом из Прованса. Сын этого богача Антуан в 1673 г. купил должность первого дворецкого принцессы. Он занимал этот пост до 1676 г. Астье полагает: тот факт, что принц назначил его на эту должность, опровергает утверждения Сен-Симона. Но это не совсем верно: можно предположить, что принц хотел таким образом вознаградить одного из отравителей, которые избавили его от принцессы…

Все это нисколько не смущает сторонников естественной смерти. Они видят в рассказах Сен-Симона, принцессы де ла Палатин или Аржансона простые сплетни или россказни, и напоминают о том, что окружение Генриетты было давно огорчено состоянием здоровья принцессы. На протяжении более чем трех лет принцесса страдала от колик в боку и иногда падала в обморок от боли. Упоминается ее «помертвевшее лицо» по возвращении из Англии, ее собственные слова, сказанные мадам де Лафайет, что она себя плохо чувствует, и у нее будто огонь горит внутри; для того чтобы погасить его, она искупалась в реке, от чего ее отговаривали. Вспоминают также, что 29 июня, когда она прилегла отдохнуть, мадам де Лафайет была поражена изменившимися чертами ее лица. Говорят, в частности (об этом есть сведения в блестящем исследовании Эмиля Анрио), что принцесса жаловалась на боль в боку до того, как она выпила воду с цикорием, которую и попросила как раз для того, чтобы снять эту боль. Вспоминают еще и то, что через три года после смерти Генриетты король вернул свое былое расположение шевалье де Лорену. Принц чуть не умер от радости. Шевалье де Лорен был прекрасно принят при дворе и благодаря этому сколотил неслыханное состояние. Можно предположить, что Людовик XIV закрыл глаза на убийство, чтобы избежать скандала, который разразился бы с помощью его брата в случае открытого процесса. «Но во что невозможно поверить – это в то, что король, человек глубоко порядочный, всегда требовательно и взыскательно относящийся и к делам своим, и к молве о них, терпел бы рядом с собой такого отвратительного человека, как шевалье де Лорен, если бы считал его убийцей и, более того, оказывал бы ему знаки своего особого расположения», – пишет Эмиль Анрио.

Сторонники версии отравления торопятся возразить, что король, исходя из государственных интересов, прощал таких предателей, как принц Конде, и терпел при дворе соучастников очевидных отравлений, – как, например, его собственная любовница Атенанс де Монтеспан, – близкую знакомую зловещей колдуньи Вуазен. Доводы сторонников версии естественной смерти: недомогания, возникающие у принцессы на протяжении трех лет, свидетельствуют о серьезном заболевании желудочно-кишечного тракта. Кстати, при вскрытии было обнаружено небольшое отверстие в желудке – доказательство существования язвы желудка, прободение которой, вызванное потреблением холодной воды, определило возникновение острого перитонита.

Спор окончен? Ничего подобного.

Отверстие в желудке, о котором упоминалось в заключении хирургов и врачей, кажется, имеет происхождение абсолютно случайное. В заключении врачей констатировано, что, в отличие от других органов, желудок принцессы был совершенно здоровым. «Я не нашел, – писал Боше, – никаких повреждений, хотя тщательно обследовал желудок; только одно маленькое отверстие посередине передней части желудка, которое возникло по недосмотру хирурга, прорезавшего это отверстие, при тщательном обследовании которого я не обнаружил ни других язв, ни раздражения, ни черноты, ни уплотнений, ни пятен, ни каких-либо повреждений другого рода». Тот же Боше открыто порицает «хирурга, который плохо выполнил свою задачу». Надо сказать, что знаменитый хирург Феликс, желая обеспечить достойный дебют своему сыну, пошедшему по его стопам, доверил ему эту почетную задачу. Надо также отметить, что Феликсу-сыну в это время едва исполнилось 17 лет: это было его первое вскрытие, он был взволнован, и рука его дрожала. Валло находился как раз рядом и заметил это. Бурдело отмечает в свою очередь: «Во время вскрытия он случайно проделал отверстие кончиком ножниц в верхней части… Хирург сказал, что сделал это по недосмотру, и г-н Валло видел, как это произошло».

Что же из этого следует?

Благоразумнее всего примкнуть к логическому силлогизму, предложенному мадам Клод Дерблей: «Утверждать, что смерть была естественной, невозможно, но утверждать, что это было отравление, не менее невозможно». Безусловно, принцесса была слабого здоровья и могла умереть молодой. Но кто поручится за то, что боли последних лет не были усугублены ядом медленного действия, замененным в последний момент на быстродействующий яд? «Принцесса была сильно измождена и, без сомнения, могла умереть, но все произошло так быстро, что было очевидно: естественные процессы ускорили». Трудно также сбросить со счетов свидетельства Сен-Симона и де ла Палатин.

Что касается меня, то я более склонен верить в отравление. Но никто никогда не представит тому доказательств. Годы сделали свое дело. Прах возможных отравителей и возможной жертвы смешался в пыли времени.

Мавританка из Море – чернокожая дочь Людовика XIV?

В 1695 г. госпожа де Ментенон торжествовала победу. Благодаря на редкость удачному стечению обстоятельств бедная вдова Скаррона[8] стала гувернанткой внебрачных детей госпожи де Монтеспан и Людовика XIV.

Г-жа де Ментенон, скромная, незаметная – и к тому же хитрая, – сумела привлечь к себе внимание Короля-солнце, и тот, сделав ее своей любовницей, в конце концов тайно обручился с нею! На что Сен-Симон[9] в свое время заметил: «История в это не поверит». Как бы то ни было, а Истории, хоть и с большим трудом, все же пришлось в это поверить.

Г-жа де Ментенон была прирожденной воспитательницей. Когда же она стала королевой in partibus[10], ее склонность к воспитанию переросла в подлинную страсть. Уже знакомый нам герцог Сен-Симон обвинял ее в болезненном пристрастии к управлению другими, утверждая, что «сия тяга лишала ее свободы, коей она могла наслаждаться вполне». Он упрекал ее в том, что она тратила уйму времени на попечение доброй тысячи монастырей. «Она взваливала на себя бремя никчемных, призрачных, нелегких забот, – писал он, – то и дело отправляла письма и получала ответы, составляла указания для избранных – словом, занималась всякой чепухой, которая, как правило, ни к чему не приводит, а если и приводит, то к каким-то из ряда вон выходящим последствиям, горьким оплошностям в принятии решений, просчетам в управлении ходом событий и неправильному выбору». Не очень-то любезное суждение о благородной даме, хотя в общем-то справедливое.

Мадам де Ментенон

Итак, 30 сентября 1695 г. г-жа Ментенон известила главную настоятельницу Сен-Сира – в ту пору это был пансион благородных девиц, а не военное училище, как в наши дни, – о нижеследующем:

«В ближайшее время намереваюсь постричь в монахини одну мавританку, выразившую желание, чтобы на обряде присутствовал весь Двор; я предлагала провести церемонию при закрытых дверях, но нас уведомили, что в таком случае торжественный обет будет признан недействительным – надобно-де предоставить народу возможность потешиться». Мавританка? Какая еще мавританка? Надо заметить, что в те времена «маврами» и «мавританками» называли вообще всех людей с темным цветом кожи. Стало быть, г-жа де Ментенон писала о некоей юной негритянке.

О той самой, которой 15 октября 1695 г. король назначил пансион в 300 ливров в качестве награды за ее «благое намерение посвятить свою жизнь служению Господу в Бенедиктинском монастыре в Море». Теперь нам остается узнать, кто же она такая, эта мавританка из Море.

По дороге из Фонтенбло в Пон-сюр-Ионн лежит маленький городишко Море, – опоясанный древними стенами восхитительный архитектурный ансамбль, состоящий из старинных зданий и улиц, совершенно непригодных для автомобильного движения. Со временем облик городка сильно изменился. В конце XVII в. там находился бенедиктинский монастырь, ничем не отличавшийся от сотен других, разбросанных по всему Французскому королевству. Про эту святую обитель никто никогда бы и не вспомнил, если бы в один прекрасный день среди ее обитательниц не обнаружилась чернокожая монахиня, существование которой так поражало современников.

Самым удивительным, однако, было не то, что у бенедиктинцев прижилась какая-то мавританка, а забота и внимание, которые проявляли к ней высокопоставленные особы при дворе. Если верить Сен-Симону, г-жа де Ментенон, к примеру, «то и дело наведывалась к ней из Фонтенбло, и, в конце концов, к ее визитам привыкли».