Красные курганы - Валерий Елманов

В висках нетерпеливо и зло стучал только один вопрос: «Кто?!»

Выбор имелся, хотя и ограниченный, однако, сколько ни перебирал Константин, ответа так и не нашел. Все его рассуждения заходили в безнадежный тупик – отыскать вдохновителя этой липы по старинному принципу «кому выгодно?» представлялось совершенно безнадежным делом. Уж очень для многих тут была выгода.

Да, не он первым начинал, не он бряцал оружием, не он предъявлял многочисленные и ни на чем не основанные претензии – ну и что? В конечном итоге все они были побежденными, а он – победителем. Как бы ни были виноваты проигравшие, все равно они в обиде не на себя, а на того, кто их обыграл. Это – закон.

«Хотя тут надо не о разгадке думать, – оборвал он себя. – Прикинь лучше, как из Киева уйти. И желательно живым», – добавил со вздохом, вновь заставляя себя вслушаться в словесные кружева, которые плел Ярослава.

Сочинено все было так искусно, что оставалось только схватиться за голову. Из текста грамотки выходило, что еще во время встречи в Кукейносе Константин задумался о перемене веры как для себя самого, так и для всех своих подданных. О том он якобы и писал папе римскому. Взамен же просил, чтобы рижский епископ ему поддался и не противился, когда рязанский князь пойдет его воевать, иначе Константину не видать царева венца, а без него он не сумеет принудить всех прочих к новой вере. А вот когда у него на голове окажется корона, тогда он сможет открыто принять папского легата.

А чтоб ни народ, ни князья тому не противились, Константин просил наслать на Русь еще и монголов, чтоб у людей все опасения напрочь затмил страх перед неведомым врагом.

Далее следовало подробное обсуждение церковных дел. Римский папа обещал, что епископов нынешних он, по возможности, обижать не станет, разве что заменит кое-кого из откровенно дряхлых старцев. Митрополита Мефодия он тоже смещать не станет, напротив, вручит ему кардинальскую шапочку.

На этом месте кто-то из молодых князей, не сдержавшись, выкрикнул:

– Не видать ему этой шапочки! Утоп твой митрополит, княже.

– То есть как утоп? – растерянно спросил Константин.

– А вот так и утоп. В море, – пояснил обстоятельно Мстислав Романович. – Не надо было в такое время его посылать. Буря налетела, ну и… Двое твоих людей, кои на одной ладье с митрополитом и воеводой плыли, чудом спаслись. Купцы их подобрали, что сюда плыли. От них-то и дознались мы о беде, что приключилась.

– Может, ошиблись они? – упавшим голосом предположил рязанский князь.

– Да не могли они ошибиться. Сказывают, вся ладья в щепы разлетелась.

И Константину сразу стало как-то все безразлично. Краем уха он еще слышал, как Ярослав продолжал читать о том, что именно римский папа предпринял для избрания рязанского князя на царство.

Дескать, смоленского и киевского князей он и мирным путем подтолкнет к тому, чтобы они сдержали свое слово. Если будет возмущаться Новгород, то датский флот перекроет все выходы в море, запечатав устье Невы. Что же касается западных княжеств, то в случае сопротивления их владетелей Гонорий III уже направил своих легатов к венгерскому королю Андрею II, а кроме того, к полякам Лешку Белому и его брату Конраду Мазовецкому, которые должны быть наготове.

В конце послания была выражена уверенность в том, что долгожданный час, когда наместник Христа[143] сможет отечески обнять новообращенного царя и будущего императора и прижать его к своей груди, уже близок.

Едва Ярослав закончил читать, как взгляды присутствующих устремились на Константина. Были они разные, от злобно-торжествующих до изумленно-вопросительных. К сожалению, последних насчитывалось меньше всего.

– Ведомо ли тебе, княже Ярослав, что для подтверждения надобны видоки, али послухи?[144] Негоже князя величать израдцем[145] по одной лишь грамотке, – сурово хмурясь, медленно произнес Мстислав Романович.

– В сенях твоего терема, княже, мои людишки держат латинского монаха, именуемого фра Люченцо. Он и должен был передать грамотку князю Константину, да не успел – дружинники мои перехватили его вместе с харатьей. На словах же ему ничего передавать рязанцу не велено. Ввести?

– Хорошо ли, чтоб поганый латинянин против русского князя слово держал? – веско заметил Мстислав Удатный. – Допрежь того надобно самого Константина выслушать.

– И то дело, – согласился хозяин терема. – Говори, княже.

Константин неторопливо поднялся с места.

«Теперь уже все равно, – подумал он устало. – Если Славка и митрополит погибли, то всему конец. А если нет? – спросил он со злостью сам себя. – Чего сразу нюни распускать?! Вот только почему же такая пустота в душе?»

Однако кое-как сумел немного собраться с мыслями.

– О том, что все, там понаписанное, лжа голимая, я даже и говорить не буду. Оно и без того понятно всем тем, кто хоть немного знает меня, – начал он сухо.

– Стало быть, я на тебя поклеп возвел?! – взревел Ярослав, и рубцы на его лице недобро побагровели.

– Остынь, княже. Я этого не говорил и даже не думал. Какой ворог это писал, не ведаю. Но что касаемо православия, так вы все знаете, что я его завсегда держался со всей твердостью. И порукой тому те две святыни, кои я в Киев отправил. Ныне вот задумал белокаменный собор в Рязани поставить, а на берегу Оки – монастырь. Мы с владыкой Мефодием уже и место для него подобрали.

Он помолчал, прикидывая, что бы еще сказать, но больше ничего на ум не шло, и князь сел, досадуя сам на себя. Плохо говорил, неубедительно. Тон чересчур спокойный, аргументы хлипенькие, доказательств почти не привел. Уж очень не вовремя дошло до него известие о гибели друзей. Как будто кто-то невидимый со всей дури врезал здоровенным кулаком в солнечное сплетение, а потом потребовал: «Давай, выступай!» А тут боль такая, что даже дыхнуть нечем.

В ушах у Константина звенело, будто где-то рядом кружились комары. Тоненький такой звон, назойливый. Перед глазами все плыло, лики князей кружились в нескончаемом хороводе все быстрее и быстрее, пока не слились в одно разноцветное пятно, сменившееся багровой пеленой.

Очнулся он уже в соседней светлице, на лавке, покрытой мягкими шкурами. Рядом у стола возился какой-то крючконосый мужичок с ярко выраженными семитскими чертами лица – даже не еврей, а карикатура на него.

– Ничего-ничего, княже. Если Мойша сказал, что все будет хорошо, таки оно и будет хорошо, – пообещал он, увидев, что Константин очнулся. – Сейчас я настой изготовлю. Ты его выпьешь, и тогда тебе не надо будет падать без чувств. Правда, он горький, но тут уж ничего не поделаешь. Полезное почему-то всегда невкусно, – бормотал он, продолжая возиться со своими склянками и горшками.

А в гриднице тем временем решали дальнейшую судьбу рязанского князя. Окончательное постановление приняли после того, как князь Ярослав в своем слове полностью разбил в пух и прах все доводы Ингваря Ингваревича. Брату его Давыду и вовсе слова не дали – молод еще.

Ярослав говорил горячо и уверенно, но словами не частил, не торопился, растягивая миг своего торжества.

– Зрите сами и ведите подсчет, – предупредил он. – Перво-наперво срок возьмите, в кой он всех немцев разбил. Успел бы он так быстро их одолеть, ежели бы епископ с ним по-честному воевал? Да ни за что. Это раз. За короля венгерского сам скажу, а мой тесть Мстислав Мстиславич подтвердит, не дав соврать, – и впрямь он, не иначе как по подсказке легата, привез с собой из святых земель воев немецких и разместил их недалеко от Галицкого княжества![146] Это два. Теперь о монголах. Всем известно, что он своего Стояна с полком вниз по Дону отправил. А для чего? Да на подмогу им. Если те с ясами сами не управились бы, то рязанцы им в спину ударили бы.

– Да неужто по его просьбе монголы на Русь пришли? – подивился Мстислав Романович.

– И я что-то в том сомневаюсь, – вставил словцо галицкий князь.

– А я нет. Мы все слыхали, как он за послов их в заступу шел. Мол, негоже их забижать и прочее. Почему? Ну а теперь причина-то понятна. Словом, как ни верти, все сходится.

– Все равно что-то не верится мне, – упрямо произнес Мстислав Удатный. – Не похож рязанец на Иуду, верой торгующего.

– Не похож, говоришь? – поднялся со своего места Владимир Рюрикович.

Он размашисто осенил себя двоеперстием, низко поклонился в красный угол, где теплилась лампадка перед пятью иконами, и заявил во всеуслышание:

– Иные из вас могут помыслить, что у Ярослава Всеволодовича злобой на рязанца душа наполнена и потому он так рьяно тщится уличить его. Оттого вы и верите ему не до конца. Мне с Константином Володимировичем делить нечего, однако я вот что скажу. Те людишки торговые, о которых в грамотке говорилось, и впрямь у меня были. Две седмицы назад заглядывал ко мне торговый гость по имени Иоганн. Сам он из рижских купцов. Принес мне подарок малый да все пытался выведать, думаю ли я роту сдержать, что дадена была мною, или как? Долго он возле меня вертелся, а потом, так и не узнав ничего, впрямую сказал, что надо бы, мол, рязанскому князю покориться, потому как рука у него сильная и он всюду порядок наведет, а папа римский за благодарностью не постоит.