Королева в раковине - Ципора Кохави-Рейни

— Так ты готова отказаться от экскурсии в парки дворца Фридриха Великого? — Лотшин даже отставила чашку с кофе.

Чувства ей подсказывали, что младшая сестра не совсем согласна с собственным решением. В чем-то принцесса была права. Бертель любит гулять по дворцам и имперским паркам, но теперь она мобилизует все кажущиеся ей вескими причины, чтобы защитить установку Движения.

— Вольтер ненавидел евреев, — хватается за слова, как за соломинку, Бертель, — и там, во дворце кайзера, этот философ-антисемит, излагал свою теорию во всей своей мерзкой красочности.

— Времена изменились, — возражает Лотшин, — и время Вольтера ушло. В двадцатом веке христианство стало более терпимым. Евреев не преследуют за их веру.

Гейнц закурил сигару, покачивая левой ногой. Бертель замолчала. Она вспомнила острый спор между Гейнцем и Фердинандом по поводу философии знаменитого антисемита, который сказал об этом малом народе, что влияние его веры ничтожно. Вольтер даже шутил, что если бы Бог услышал все молитвы еврейского народца, в мире остались бы только евреи. Этот юдофоб, который верил в Творца мира, наплевательски отвергал молитвы, говоря, что они приносят лишь вред человеку, как фантастические рассказы об Исходе народа Израиля из Египта.

Фердинанд и ее братья поехали в Потсдам, и она представляла себе, как Бумба копирует протестанток, в длинных раздувающихся платьях прошедших столетий, в религиозном рвении молящихся на площадях и центральных улицах. Она воображала, как шествует среди них с высоко поднятой головой, и в стиле ее младшего братца копирует смешные движения окружающих ее тяжеловесных протестанток.

Бертель поднялась в свою комнату, чтобы почитать книгу, но опять погрузилась в глубокие размышления. Нацисты кричат: «Смерть евреям!». А где же церковь? Почему не взывает: «Не убий!» Лицо ее пламенеет. Ненавистники евреев выстраиваются пред ней один за другим.

На уроках закона божьего они изучают проповеди отца германских антисемитов, как называл его отец, Мартина Лютера, первого протестантского реформиста. Эти проповеди протестантские священники повторяют в своих церквях уже четыреста лет. Что-то неопределенное стоит между христианством и иудаизмом. Бертель в душе считает, что ни эмансипация, ни равенство прав не превратят евреев в равноправных германских граждан.

В сердце щемит. Улицы бушуют, а ее семья отвергает реальность. Ее братья и сестры делают вид, что они такие же граждане, как и все вокруг. Не может быть, что она чувствует себя чужой в Германии только потому, что кожа ее темнее, чем у окружающих ее немцев. Бертель растеряна.

А вот ее дед, еврей, уверен в себе. Он шагает по этому миру с таким чувством, что с ним ничего не случится даже теперь, когда антисемитизм поднимает голову. Дед изобретает всяческие уловки. Он приглашает барона из Пренслау погулять за его счет в роскошных ресторанах Берлина, чтобы обзавестись новыми знакомствами и возобновить старые связи. И действительно, благодаря барону, дед установил дружеские отношения с главами союза германских металлургических предприятий и в ближайшие дни подпишет договор на ремонт мостов через реку Шпрее. Дед счастлив, в отличие от Гейнца, которого не оставляет черная меланхолия. Каждые три года возвращается кошмар, сопровождающий изматывающий процесс обновления договора с газовыми предприятиями Берлина. Усиливается зависимость от сомнительной протекции адвоката доктора Рихарда Функе, верного слуги националистов, проводящего время в компании глав сталелитейной промышленности. Они ревностно оберегают чистоту германской нации и не дают возможности еврею войти в их круг, даже если он богач из богачей.

Гейнц все время в напряжении. Его снедает страх за будущее их семейного детища — сталелитейного завода.

Дед же демонстрирует уверенность и абсолютное равнодушие ко всему, что происходит вокруг, словно не понимает причин общего панического настроения. Он уверен, что варварский расизм на улицах не будет долог, и в конце концов, разумное начало германского народа его одолеет. Гейнц надеется, что дед всмотрится в жадные вороватые глазки адвоката-нациста и опустится с небес на реальную почву. Дед все еще носится с бисмарковским девизом «кровь и железо», забывая, что он остался в прошлом.

Прогноз Гейнца не осуществился. Дед ловко и осторожно, опираясь на свой жизненный опыт, загнал жертву в ловушку. Оглядывая всех с высоты своего роста, он вошел в роскошный ресторан на улице Унтер-ден-Линден, чтобы встретиться с адвокатом Функе, о котором Гейнц деду все уши прожужжал. Дед прошел между столиками, самоуверенно постукивая своей тростью с серебряным набалдашником. Официанты отвешивали ему поклоны. Щедрая рука деда одаряла каждого из них роскошной сигарой. Выражение лица адвоката Функе изменилось, когда этот гордый и самоуверенный еврей стал развивать тему «железа и стали», а также говорить о своей собственной мудрости, благодаря которой, он стал одним из первых в сталелитейном деле Берлина.

Гейнц сидел между ними, находясь в сильнейшем напряжении и нетерпении. Но дед не торопился переходить прямо к делу. Он извлек из кармана большой снимок времен кайзера Вильгельма Первого и заставил адвоката внимательно его рассмотреть. На снимке красовался дед собственной персоной в гусарской форме: красочно расшитый головной убор с широким белым пером, не менее красочный ментик с одним рукавом. Второй пустой рукав прикреплен наискось к груди шнуром, широкий пояс с блестящей пряжкой, штаны с красными лампасами, заправленные в начищенные до блеска сапоги. Снимок сработал так же блестяще. Адвокат-нацист был сражен наповал романтическим духом гордого еврея, говорящего о величии Германии и его великих вождях и добившегося таких успехов в сталелитейном деле.

Гейнц только часто моргал. Функе отказался от всех своих претензий и требований. Ни слова о компаньонстве. Он посчитал честью служить делу сталелитейного предприятия, основанного таким патриотом, как дед, и готов был добиться большого заказа от берлинского муниципалитета, используя свои связи с главами профсоюза германской сталелитейной промышленности, продвинуть договор о ремонте мостов над рекой Шпрее в обмен на реальное вознаграждение. Гейнц был потрясен эквилибристскими способностями деда. Функе даже не заикнулся о том, что необходимо сменить старое название предприятия — «Морис Гольц», откровенно еврейское. С согласия деда Гейнц попросил адвоката Филиппа Коцовера, исполняющего обязанности юридического советника их сталелитейной фабрики, подготовить документы и передать их нацисту Функе.