Дневник - Софья Островская

21 февраля, понедельник

Много думаю о словах, услышанных 16-го. Много думаю – неожиданно для себя. Но не говорю ничего.

Мне нужно очень многое увязать и объяснить, исходя из правильности этих слов, объяснить не в сегодняшнем дне, а во вчерашнем. И понять. Потому что все, понятое вчера, эти слова делают непонятным сегодня. Но пока я буду молчать.

Чудесный вечер. Много смеха во время послеобеденного кофе. Шампанское. Ликер моей собственной выдумки. Из японского зонтика сооружается лампа.

«А где-то далеко, на острове Готланд…»

26 февраля, суббота

В прошлом году в этот день я лежала на диване больная и слушала пьесу Клоделя: «Annonce faite à Marie»[451]. Голос, однако, звучал все время – где-то очень глубоко, во мне. В прошлом году – в этот день – я написала на календарном листке «Не убий».

И через минуту: «…но с перерывом…»

Нет. Нет. Нет. Смерти с перерывом не бывает. Все умирают один раз – и навсегда. Если же бывает возрождение – или даже Воскресение, то умершее возрождается – или даже воскресает – уже другим. Это то же самое и не то же самое.

Воскресший Лазарь[452] был тот же и не тот.

Март, 1-е, вторник

После очень тяжелого дня в большом одиночестве, когда были пройдены все ступеньки.

19 марта, суббота

Восточные ветры опустошительны. Очень трудное настроение и состояние.

Думаю о том, что из меня бы вышла незаурядная актриса.

Чтение: о Дизраэли, английские уголовные романы, «Лже-Нерон» Фейхтвангера[453]. Читаю много и, читая, отмечаю, что я читаю, что это книга, что чтением занята именно я.

Март, 31-е, четверг

Улицы. Нева. Я живу в моем городе. Это мой город. Я здорова. Я больна. Круги моей жизни сошли с ума. Окружности их лопнули. Резко изменились скорости и пространства. Произошли механические и геометрические катастрофы. Я очень спокойна. Я очень много улыбаюсь. Я подхватываю обломки крушений и быстро (с закрытыми глазами) строю новые круги. Ведь жить надо. Мне жить надо, а не кому-то другому. Вот – строю, строю…

Май, 28, суббота

Дождь. Холодно. Весна в этом году поздняя и не теплая. На днях в Павловском парке смотрела на еще голые ветви дубов и лип. Трава молодая, легкая; в ней – ветреница. Цветет черемуха. Если долго лежать на спине и смотреть в небо, то за голубым ясно видится черное. И это черное очень близко. Но замечают его близость немногие. Лучше верить в вечность лазури: проще.

Если бы писать каждый день – и обо всем… Какая интересная получилась бы книга. И сколько проклятий рухнуло бы на ее автора… А какой-нибудь умный Фрейд приступил бы к изучению его личности «по данным собственноручных записей и свидетельских показаний».

Получился бы забавный винегрет!

Радуюсь новой любви в моей жизни – к Маяковскому. Портрет его на письменном столе. Смотрю на него, улыбаюсь – понимаем друг друга. Ненависть, товарищ? Ненависть. Ну, что ж… Таланту любви цвести не время.

Май, 29-го.

Утром – прекрасные большие слова. Слушая, думаю:

«Мое, мое… мой… моя…»

Потом диспансер. Рентгены, требования анализов, растерянность врачей. Мне весело и все равно.

Врач: «Каждому человеку дается материала на одну жизнь. Некоторые получают больше, но это исключения. Вам же вообще дано меньше, чем на одну жизнь. Почему же вы живете так, словно у вас запаса хватит на пять жизней? Вы растрачиваетесь и сгораете».

Растрачиваю? Сгораю? Пусть. Мне все равно.

Июнь, 6-го, понедельник

Прекрасная погода. Букинисты. Выставка грузинского искусства[454].

Июль, 5-го, вторник

Город Пушкин. Дождь. Аллеи Александровского парка. Гнедич. Розовое варьете. Разговоры о Гумилеве, о Мартине Лютере, об итальянском Возрождении и о мистификации. Совсем как в прошлом году. Но это не прошлый год. Это – сегодня.

В теле – глухая боль и глухая радость.

Распятая птица.

Ночью – красный месяц, исчезающий в туманах страшных гнилых испарений.

Вся моя жизнь – как марево.

11 июля, понедельник

День, в котором было очень много роз и очень много солнца. Все-таки раздвоенность – «а» переживает, «в» наблюдает, «с» оценивает, причем и «а», и «в», и «с» – одно и то же лицо.

И переживания, и наблюдения, и оценки очень интересны, но в разных планах.

Чтение книги Шадурна «Vasco»[455]. Много любопытного и наводящего, но и только. Глубинную личность нужно искать не здесь. Это за семью замками.

Иногда страшно: а вдруг глубинной личности вовсе и нет? Только блестки на поверхности, кривые отражения, романтика, поза, рыцарский шлем – и мое собственное воображение?

Ну, что ж. Трезвость – дело хорошее.

Юмор, шутки, зубоскальство, изысканность остроумия. Светящийся экран (не надо говорить, не надо спрашивать, не надо анализировать).

А – если – я – иначе – не – могу!

Вечером: Марсово поле, розовый закат, чудесная луна, кафе «Норд»[456], исковерканный Невский.

Веселей, веселей, веселей!

12 июля

Жара. Блуждания по городу. Музей Ленина в Мраморном[457]. Несмотря на почти подчеркнутую неполноту, очень интересно. Хороша экспозиция и замечательны некоторые документы. Жаль, глубоко жаль, что до сих пор нигде не дан Ленин-человек. Вся жизнь этой необыкновенной личности была политическим боем, согласна. Но были минутки, когда он любил Бетховена, Пушкина, детей. И у его родителей и у его дедов были такие черты, которые, быть может, косвенно определяли возможность возникновения и таких минуток и политических боев.

По-моему, подходит время, когда Ленина можно показать во весь его рост.

Кто это сделает?

Вечером – усталость, жар, телефоны.

13 июля, среда

Очень уж я люблю смотреть в корень вещей. Не говорю ничего, подаю пустые реплики и смотрю, как выворачиваются наизнанку актеры. Очень смешно видеть, как люди тебя обманывают и пребывают в творческой уверенности, что ты веришь им полностью и об обмане даже не догадываешься.

Как все боятся правды.

Опять Пушкин. Киснущая туманность Гнедич. В парке говорим о Фаусте, Mallarme и Гете. Говорим о Гейне и о Луначарском. Бернард Клервосский был противником Абеляра[458]. А что сделал Бернард Клервосский?