Сын охотника на медведей - Карл Май

— Ты считаешь меня предателем?

— Да.

— Докажи это!

— Я докажу это перед собранием воинов.

— Но я стану перед ним, как свободный человек с оружием в руках и буду защищаться! И если я докажу, что Тяжелый Мокасин оскорбил меня без причины, ему придется бороться со мной.

— Предатель не пойдет на совет с оружием. Вокаде отдаст его. Если он невиновен, то он получит его назад.

— Уфф! Кто отберет его у Вокаде?

Юный воин бросил вокруг дерзкий, полный вызова взгляд. На лицах некоторых воинов он прочитал сочувствие. Но большинство сиу не выражали вообще никаких эмоций.

— Никто не будет отбирать его у тебя, — ответил вождь. — Ты сам сложишь его. А если не сделаешь этого, получишь пулю.

— В моем ружье две пули!

При этом юноша стукнул рукой по прикладу.

— Вокаде, когда ушел от нас, не владел ружьем. Откуда оно у него? Его подарили ему бледнолицые, а они делают подарки только тогда, когда имеют от этого пользу. Значит, службу им сослужил Вокаде, а не они ему. Вокаде — мандан. Его родила не скво сиу. Кто из присутствующих храбрых воинов скажет за него свое слово, прежде чем он ответит на мое обвинение?

Никто не двинулся. Тяжелый Мокасин бросил на юношу торжествующий взгляд и приказал ему:

— Слезай с коня и отдай свое оружие! Тебе придется защищаться на совете, а потом мы вынесем тебе приговор. Своим упорством ты только усугубляешь свою вину.

Вокаде понял, что должен подчиниться. До сих пор он сопротивлялся, пытаясь перетянуть на свою сторону тех, кто не симпатизировал вождю, но напрасно.

— Если ты думаешь именно так, то я подчинюсь, — сказал он. — Я не лжец. Я могу спокойно ожидать приговора и отдаю себя в ваши руки до решения совета.

Он спешился и сложил свое оружие к ногам вождя. Тот что-то тихо сказал стоящим рядом и тотчас достал ремни, чтобы связать ими Вокаде.

— Уфф! — воскликнул юноша. — Разве я сказал, что позволю сделать и это?

— Так решил я сам, — произнес вождь. — Свяжите его и положите одного, чтобы он не смог говорить с этими бледнолицыми.

Сопротивляться было бесполезно, это только ухудшило бы положение Вокаде, и потому он покорился своей судьбе. Его связали по рукам и ногам, так что он не мог двигаться, после чего положили в угол «двора». Чтобы ему даже не приходила в голову мысль о бегстве, рядом посадили двух сиу.

Между тем один из старых воинов подошел к вождю и обратился к нему:

— Над моей головой пролетело больше зим, чем над твоей, поэтому ты не можешь сердиться, если я спрошу тебя, есть ли у тебя причины считать Вокаде предателем?

— Я отвечу, поскольку ты самый старший из наших воинов, которые сейчас со мной. У меня нет причин, кроме одной: один из этих пленных бледнолицых — тот, что самый юный, — очень похож на Грозу Медведей, который лежит там, у лошадей.

— И это правда?

— Да. Я докажу это.

Он подошел к пленным, которые, то впадая в отчаяние, то загораясь надеждой, наблюдали, как Вокаде безуспешно пытается им помочь.

Хитрый вождь тем временем принял менее суровый вид и произнес:

— Вокаде, прежде чем уйти от нас, совершил поступок, который нам еще следует обсудить. Именно поэтому его на некоторое время пришлось связать. Если окажется, что бледнолицые раньше не знали его, они снова получат свободу. Какие имена носят белые люди?

— Думаешь, сказать? — спросил Дэви у своего толстого друга.

— Да, — ответил Джемми. — Может, они станут относиться к нам хоть немного уважительнее. — И повернувшись к вождю, продолжил: — Меня зовут Джемми-петаче, а этот длинный парень — Дэви-хонске. Ты наверняка уже слышал эти имена.

— Уфф! — прозвучало в кругу сиу.

Вождь с укоризной взглянул на своих воинов. Он тоже был удивлен, что такие известные охотники оказались у него в руках, но и глазом не моргнул.

— Тяжелый Мокасин не знает ваших имен, — ответил он. — А кто эти двое?

С этим вопросом, имея в виду Фрэнка и Мартина, он снова обратился к Джемми, а Дэви за несколько секунд до этого прошептал тому:

— Ради Бога, не называй никаких имен!

— Что сказал этот бледнолицый другому бледнолицему? — насупив грозно брови, спросил вождь. — Пусть ответит тот, кого я спросил!

У Джемми не было времени на раздумья, и он назвал первые пришедшие ему на ум имена, выдав Фрэнка и Мартина за отца и сына.

Взгляд вождя подозрительно метнулся от одного из названных к другому, и улыбка презрения исказила его лисье лицо. Но ответил он достаточно дружелюбно:

— Пусть бледнолицые следуют за мной.

И он направился в конец «двора».

Последний из отсеков на самом дальнем конце «постройки» был самым большим. Там свободно разместились все лошади огаллала. В одном из углов лежали шестеро белых, также связанные по рукам и ногам. Их состояние оказалось весьма плачевным. Остатки одежды висели клочьями, запястья рук были стерты веревками в кровь, лица покрыты грязью, а волосы и бороды находились просто в неописуемом состоянии. Щеки этих людей ввалились, глаза глубоко запали — голод, жажда и другие лишения, переживания и нервное напряжение делали свое дело даже с самыми мужественными людьми.

Туда и повел вождь новых пленников. Мартин тихо спросил Толстяка:

— Куда он нас ведет? Может, к моему отцу?

— Вероятно. Но ради Бога не показывайте, что вы его знаете, иначе все пропало!

— Вот лежат пленные бледнолицые, — сказал коварный вождь. — Тяжелый Мокасин не очень хорошо понимает их язык, а потому он не знает, кто они. Пусть белые люди подойдут к ним, спросят их об этом, а потом скажут мне.

Он отвел четверых в угол помещения. Джемми, который знал, что Бауман был немцем, а сиу, естественно, не мог понять ни слова по-немецки, быстро вышел вперед и заговорил:

— Надеюсь, среди вас есть Охотник на медведей Бауман. Ради Бога, не показывайте, что вы узнали сына. Он здесь, у меня за спиной. Мы пришли, чтобы спасти вас, но сами очутились в руках у краснокожих, и все же могу вас заверить — очень скоро все мы будем на свободе. Вы назвали этим красным негодяям свое имя?

Бауман не ответил. От неожиданности он просто лишился дара речи. Прошла минута, прежде чем он мог сказать:

— О, мой Бог! Какое блаженство и какое горе! Сиу знают меня, а также имена моих спутников.

— Прекрасно! Надеюсь, нас оставят вместе с вами.

Хотя вождь не понимал ни слова, он весь обратился в слух. Казалось, он по звукам, интонации хотел отгадать смысл сказанного. Острым взглядом смотрел он то на Баумана, то на его сына. Но наблюдения его не возымели успеха. Мартин так владел собой, что лицо его казалось каменным, хотя боль, которую он ощутил, поймав взгляд своего изможденного отца, пронзила все его существо. Но слезы он все же сдержал.