Пелагий Британец - Игорь Маркович Ефимов

Но странное дело — чем больше я читал его страстные нападки на тюрьму плоти, которая держит душу в неволе, не пускает ее к Богу, тем меньше верил ему. Иероним был похож на узника, так долго колотившего кулаками по стенам своей темницы, что он уже не может оставить это занятие, даже если перед ним распахнут дверь. Жизнь его отдана одной цели — сокрушению ненавистных стен. Даже выпущенный наружу, он остается привязанным к стенам темницы. Ему никуда не уйти от них. Он хочет, чтобы и все другие люди оставили свои пустые дела и присоединились к нему в священном разрушительстве. И да будут прокляты те, кто ощущает свое тело не тюрьмой души, а домом!

Бунт назревал во мне и прорвался довольно рано, лет в шестнадцать, когда я плыл в Святую Землю.

«Что ж по-вашему, — хотелось мне крикнуть Иерониму и его последователям, — Создатель хотел поиздеваться на нами, запихнув нашу бессмертную душу в смертную оболочку?! Не было у Него при этом никакой глубокой, недоступной нашему пониманию цели? Кому Он сказал «плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю»? Какой самоуверенностью ума надо обладать, чтобы пойти войной на заведенный Господом порядок! Не тайная ли гордыня размахивает вашим языком? Как мудрый строитель оставляет в доме двери, окна, дымоход, так и Господь все предусмотрел для нас: заготовил еду, чтобы утолять голод, воду, чтобы утолять жажду, воздух для дыхания, свет для глаз, женщину для мужчины и мужчину для женщины заготовил — чтобы утолять самую сильную нашу жажду, жажду порождения новой жизни. А вы что говорите? «Ах, тесен мне мой дом, ах, не хочу я пользоваться окнами и дверьми, ах, начну раздвигать и ломать стены!» Страшен грех гордыни, не насытит его никакая слава земная…»

И сейчас, глядя на терпеливую немолодую женщину, пристроившуюся в тени яблони, пришивающую новый капюшон к моему старому гиматию, я не испытываю ни стыда, ни отвращения, а только грустную благодарность и облегчение и предвкушение той тихой радости, с которой освеженная душа сможет вернуться к своей главной жизни: к сбору урожая в садах памяти.

Пусть говорит.

НИКОМЕД ФИВАНСКИЙ О ВОЗРОЖДЕНИИ РИМА

В начале 411 года борьба придворных клик в Равенне завершилась заметным выдвижением легата Констанциуса, который был назначен командующим римской пехотой. Император Гонориус доверял ему и согласился на принятие многих мер, необходимых для возрождения разоренной Италии. Например, были снижены в пять раз налоги в восьми наиболее пострадавших провинциях: Кампании, Тоскане, Писенуте, Самниуме, Апулее, Калабрии, Бруттинуме, Лукании.

Заброшенные земли раздавались как старожилам, владевшим участками по соседству, так и пришельцам, которые были готовы взяться за их обработку. И новым владельцам гарантировалась защита от исков бывших собственников. Император Гонорий объявил общую амнистию всем участникам мятежей и смут, раздиравших Италию в течение трех лет. Примечательно, что текст прокламации содержал не только забвение провинностей, но и просьбу о прощении.

Большие усилия были сделаны и для возрождения города Рима. Выделялись средства для восстановления зданий и статуй. Африканский хлеб в изобилии доставлялся к устью Тибра. Люди стекались обратно в столицу в таких количествах, что изумленный префект Рима однажды послал императору депешу, сообщая о прибытии в город четырнадцати тысяч человек за один день.

К лету положение настолько улучшилось, что император смог уделить внимание заальпийской угрозе. Римская армия под командой генерала Констанциуса и контингент визиготов под командой Улфиласа были отправлены в Галлию против узурпатора Константина.

Конечно, раздались недовольные голоса, возражавшие против отправки войск в дальний поход, когда основная армия визиготов все еще расквартирована в Италии. Но им возражали, указывая на то, что ни покойный Аларих, ни нынешний король визиготов, Атаулф, никогда не претендовали на императорский трон. А узурпатор Константин покушается именно на верховную власть в империи и два года назад даже вынудил Гонория признать себя соправителем. Кроме того, узурпатор, судя по всему, был горячим сторонником язычества.

Римская армия осадила узурпатора в его резиденции в Арле. Осада длилась три месяца. На помощь узурпатору спешила мощная армия, состоявшая из аламанов и франков. Но генерал Констанциус разгромил ее в тяжелой битве неподалеку от городских стен.

После этого узурпатор и его сын вынуждены были сдаться. Их отправили на суд к императору Гонорию, но тот приказал обезглавить их еще до прибытия в Равенну.

В какой-то момент летом 409 года на территории Западной империи было шесть человек, которые объявляли себя верховными владыками государства, носили пурпур и пользовались титулом Августейший. Два года спустя, осенью 411-го, неделимость верховной власти каким-то чудом вернулась к императору Гонорию, который за все это время, кажется, ни разу не покинул свой дворец в Равенне, не расстался со своими кудахтающими и крякающими любимцами.

Внезапно не осталось ни одного претендента на его трон.

Но за время прошедших политических и военных бурь варварские племена и отряды вливались в тело империи, как вода льется через щели в бортах корабля во время бури. Вандалы, бургунды, свевы, аламаны, остготы, гунны, франки беспрепятственно грабили города, разоряли села, дрались друг с другом.

И постепенно у людей таяла надежда на то, что появится какой-то новый Геракл, которому будет по силам совершить такой подвиг — изгнать эти воинственные племена или обуздать их и превратить в законопослушных римских граждан.

(Никомед Фиванский умолкает на время)

ГОД ЧЕТЫРЕСТА ДВЕНАДЦАТЫЙ

ГАЛЛА ПЛАСИДИЯ ДОЛЖНА СДЕЛАТЬ ВЫБОР

Констанциус, победоносный главнокомандующий римлян, прибыл для переговоров в лагерь визиготов с небольшим отрядом, чтобы продемонстрировать полное доверие к новым союзникам.

Инстинкт говорил мне с самого начала, что я по возможности не должна показываться ему на глаза. Хотя во время нашей первой встречи, пять лет назад, он не позволил себе ни тоном, ни взглядом перейти границу, отделявшую простого центуриона от сестры императора, память моя сохранила и особый отброс его головы, и какие-то воркующие вторжения в хриплый голос воина при разговорах со мной. (Сердце перезрелой девицы оставляет победные зарубки бездумно и бесконтрольно, сколько бы начитанная голова ни попрекала его за это.)

Но как я могла объяснить Атаулфу причину своего отсутствия на торжественных приемах? За прошедший год мы так много времени проводили с ним вместе, что он, пожалуй, изучил весь нехитрый набор моих дипломатических уверток. Пришлось пустить в дело самую простую и безотказную — нездоровье. Я заперлась в отведенном мне доме на окраине Тисинума и велела Эльпидии никого не принимать. Атаулфу же отправила записку, в которую переписала