Оборотень из Оскола - Никин Сим

- 25 -

- Видал, какие тачки мазевые к нему приезжают? – кивнул на отъехавший автомобиль Лешик.

- Да этому «Доджу» сто лет в обед, - презрительно сплюнул Кабан. – И он не к Карасевым приезжал, а к Кротину.

- Дык, и Карась этот столичный у Кротина зависает. Я тебе отвечаю – у него бабла немеряно. Видал, какую пухлую барсетку он с собой таскает?

- Ну и как ты ее ломануть собрался? Он же постоянно на тачке ездит. Не у калитки же его товарить?

- А это тебе, Кабан, не в шахматы играть и не сумочки у теток отнимать. Тут думать надо. Но ты не боись, - ободряюще хлопнул по пухлому плечу товарища Лешик. – Думать – моя прерогатива.

- Чего твоя? – удивился Кабан.

- А что если колеса на тачке пропороть? – уже начал мыслить Лешик, и тут же отрицательно замотал головой: - Не. Не прокатит. Этот фраер все равно пешком не пошкандыбает.

Приятели были из числа той молодой поросли, что обижалась на весь мир, начиная с родителей, которые назло своим детям не стали миллионерами, и тем самым лишили собственных отпрысков беззаботной и обеспеченной юности, и заканчивая погрязшим в коррупции государством, не желающим открывать дорогу к славе и богатству талантливым представителям провинциальной молодежи, вынужденным влачить жалкое существование, перебиваясь родительскими подачками.

Если Кабану предки хотя бы купили справку о врожденном пороке сердца, навсегда отмазавшую его от армии, то Лешику приходилось решать эту проблему самому. Он каждые полгода за месяц до начала призыва ограничивал себя в еде и периодически принимал особый порошок, после которого сутки не слазил с унитаза. В итоге на призывную комиссию являлся наглядным пособием жертвы анорексии.

- А-а, жертва деятельности материнских комитетов, - узнал его этой весной главврач медкомиссии и бросил взгляд на бумаги: - Что тут у нас? Нарушение деятельности желудочно-кишечного тракта… Ха. В мозгах у тебя, парень, нарушение. Уже бы год, как отслужил. А то ведь сдохнешь, не дотянешь до конца призывного возраста.

- Ага, в армии быстрее сдохнешь, - возразил Лешик. – Там по башке табуреткой хряснут, и капец.

- Тьфу, - в сердцах сплюнул главврач и, удержавшись от комментария, что, скорее всего, мамку юного придурка уже хряснул кто-то табуреткой по пузу, когда та была беременна, пробурчал: - Впрочем, один хрен, в армии такие придурки не нужны.

С тех пор прошел месяц. Лешик немного отъелся. Хотя в сравнении со своим упитанным приятелем все равно выглядел довольно плачевно.

Идея грабануть приехавшего из столицы родственника Карасевых возникла у него тогда, когда он случайно увидел, как тот, расстегнув толстую кожаную барсетку, вытянул из нее новенький штукарь и отдал купюру дядьке Юрке Кротину. Представив, сколько таких штукарей могут там скрываться еще, Лешик понял, что их количества вполне хватит на решение армейской проблемы, и еще немало останется. А ведь там могут быть и пятитысячные… А то и вовсе баксы или еврики. Хотя, лучше бы родные «деревянные» - они проще и понятнее.

Естественно в качестве главной убойной силы к делу был подтянут Игореха Кабанидзе – светловолосый конопатый здоровяк, внешне нисколько не соответствующий грузинской фамилии. С Кабаном Лешик несколько раз занимались гоп-стопом на ночных улицах окрестных слобод. Правда, нападать решались лишь на одиноких теток, выхватывая у них сумки и быстро унося ноги. Но последний раз какая-то ненормальная жертва зафинтила вслед обломок кирпича, чирком попав Кабану по уху. Ухо чуть не разорвало на две половины, а кровищи было столько, что когда, оказавшись на свету, Лешик взглянул на приятеля, то подумал, что у того снесена половина черепа.

С того раза отнимать сумки у теток непутевые грабители больше не решались. Тем более, что улов ни разу не превысил тысячи рублей. За такую мелочь рисковать нарваться на очередную придурашную, готовую от жадности размозжить голову человеку, как-то не хотелось.

Но пухлая барсетка – это совсем другое дело. Оно конечно и отнимать придется не у тетки. Но приезжий Карасев хоть и коренастого телосложения, однако ростом почти на голову ниже Лешика. А Кабан его и вовсе одной левой сможет придушить. Хотя, идеальным вариантом было бы вообще никого не душить, а просто вырвать драгоценную сумку и сделать ноги. А нехрена рисоваться – тут тебе, лошара, не столица!

- Короче так, Игореха, - толкнул ковыряющегося в носу приятеля Лешик. – Помнишь, как в детстве делали из гвоздей ежи и раскидывали их по «Прядченко»? Твоя задача побырому изготовить такие штуки. И побольше.

- 26 -

Провести еще один вечер у телевизора Карасеву не хотелось. Однако и идти куда-либо одному тоже не в кайф. Да и куда идти? За годы проведенные в столице он совершенно перестал ориентироваться в злачных местах родного города. К тому же друзей в Осколе практически не осталось. Хотел было позвонить Мотылю, чтобы сходить с ним в тот кабак со стриптизершами, который он расхваливал, но, в конце концов, решил просто покататься по вечернему Осколу.

Город, окруженный промышленными гигантами, даже во времена разрухи в девяностые удивлял приезжих обилием иллюминации и ярких неоновых вывесок. Сейчас же Карапет оказался удивлен скудностью освещения. Нет, центральные улицы освещались достаточно. Но и не более. А если свернуть внутрь микрорайона или на какую слободскую улицу, то здесь единственным освещением были окна домов. Похоже, слухи, доходившие до Карапета, будто нынешний мэр был назначен губернатором для того, чтобы перекачивать получаемые городом деньги от ГОКов и ОЭМК в областную казну, оказались верны.

В общем тускловатым показался Карасеву родной Оскол после ночных столичных проспектов. А потому, покатавшись с часок, он направился домой.

Свернув с улицы «Прядченко» в темный проулок, проехал не более ста метров, когда машина будто бы просела. Прошедший в свое время крутую школу криминальных разборок на столичных улицах, Карапет, поняв, что пропорол все четыре колеса, действуя на подсознании, резко затормозил, одновременно глуша двигатель, гася свет и вываливаясь из машины.

Уже откатившись под ближайший забор и лежа в пыли, бывший браток сообразил, что здесь не столица, время крутых разборок давно прошло, да и покушаться на его жизнь