Соседи - Сергей Никшич

– Не надо меня оскорблять, – спокойно и решительно сказала Маня. – Лучше сделайте мне стакан чая, и утром я уеду в город, чтобы никогда сюда не возвращаться, потому что то, что я здесь увидела, намного больше напоминает сумасшедший дом, чем та больница, в которой я работаю.

Клара попыталась усмотреть в ее словах какой-то подвох или выпад против своей особы, но не усмотрела и, недовольно ворча, как каторжанин, которого загоняют обратно в камеру, принялась греть на газовой плите замызганную кастрюлю, заменявшую ей и Тоскливцу чайник.

А потом они долго-долго пили чай, так долго, что даже соседи уморились и перестали возиться под полом, и бледные лучи утреннего светила в конце концов пробились сквозь толстые занавески, которыми Тоскливец, опасаясь сглаза, завесил все окна, и Маня встала и почти вежливо ушла, оставив тоскливую парочку выяснять отношения, что, как общеизвестно, могло продолжаться до скончания времен.

Но самое главное – виноват ли тут свежий воздух или те особые флюиды, на которые щедра летняя Горенка, но Маня вдруг перестала замечать в людях кур, крыс и всяких прочих тварей и с удивлением поняла, что у большинства из них лица действительно напоминают лица, а не задницы и встречаются даже красивые. Почему-то вспомнила она про Хому, рыжего и безнадежно влюбленного, и вдруг догадалась, что он говорил ей правду: и карнавал он видел на Подоле, и красавица, кокетничая, улыбалась ему из всех окон, и что надо его побыстрее выписать, пусть он ее разыщет и тогда, кто знает, может быть, на Земле хоть на чуть-чуть воцарятся мир и тишина, и женская красота, украшенная цветами, сольется с летом и солнцем, и люди станут добрее и умнее. И с этими благородными мыслями наша врачица вскочила на подножку отправляющегося в город трамвая, чтобы поехать, понятное дело, в «Павловскую» и незамедлительно выпустить Хому на волю.

Хома и Наталочка

Не прошло и недели после бегства Мани из Горенки, как в селе появился Хома. Денег у него почти не было, багажа тоже, и селяне боялись сдавать ему жилье, опасаясь, что он может их обокрасть. Кроме того, они подозревали его и в том, что он сосед. И мыкался бедный наш Хома целый день, но все без толку. Заходил он и в сельсовет, чтобы навестить Тоскливца, но тот притворился, что его не узнал, и тот – усталый, голодный, с пересохшим от жажды горлом– отправился искать счастья по пыльным улицам, прекрасно понимая теперь, что испытывают собаки, которых выгнали из дому: хозяин той комнатушки, которую он снимал на Подоле, даже не пустил его на порог, а все вещи конфисковал, чтобы продать их по дешевке и возвратить себе деньги, которые задолжал ему квартирант. На работе Хому признали, но предупредили, что еще один загул и его выставят вон. Доброхоты-коллеги дали ему в долг немного денег, чтобы он снял себе где-нибудь угол и купил приличную одежду, и с этими средствами рыжий Хома и притащился в Горенку. Мытарства его закончились только поздно вечером – его приютила Козья Бабушка, которая не боялась, что ее обворуют – у нее, кроме коз, ничего и не было. Правда, комнатенка, в которую она его пустила, была чуть больше газетного киоска, но он и этому был рад и даже радостно вручил Козьей Бабушке аванс и сразу же улегся отдыхать на прохладном глиняном полу, а тут еще хозяйка принесла ему кувшин козьего молока да краюху душистого домашнего хлеба. И Хома подумал, что жизнь налаживается. На работу, впрочем, ездить далеко, но зато есть крыша над головой. А после работы он будет искать свою Наталочку – он был уверен, что ее обязательно разыщет и что ее зовут именно так.

Надо сказать, что в этих местах Хома был человеком новым. Он родился и вырос в далеких, зеленых горах, над которыми то и дело раздается протяжное гудение трембиты и где облака совсем низко нависают над вершинами гор, словно рассматривая то, что находится на земле. Но Хома захотел повидать мир и уехал в большой город, в котором среди множества людей он оказался совершенно одинок – никому он был не интересен, никому не был нужен, никто и знать его не хотел, и люди, с которыми он встречался, или отмахивались от него, как от мухи, или старались его обокрасть. Но Хома, со свойственной молодости оптимизмом, не унывал и даже устроился подмастерьем в ремонтную мастерскую. Платили плохо, но зато товарищи по работе были славными парнями: помогли с квартирой (с той, с которой его выгнали), научили пить пиво и ездить на Петровку за книгами. И Хома, сам для себя неожиданно, стал книгочеем. Все выходные он толкался по книжному рынку, поражаясь тому, сколько книг людьми уже написано, и тому, что людям почти все уже известно. Он покупал энциклопедии и справочники, романы и романы в стихах, словари и разнообразнейшие пособия, которые старательно изучал по ночам, и на работу приходил заспанный и с опухшими глазами, давая повод думать, что он «после вчерашнего». Именно эти книги и были тем багажом, который жадный хозяин зачуханой комнатенки продал, когда его заперли в больнице злобные консьержи и санитары. И когда он оказался у Козьей Бабушки, то библиотека его равнялась нулю и его сердце, сердце заядлого библиофила, тосковало по золотым корешкам, типографской краске, гравюрам, рисункам, форзацам и всему тому, что делает настоящую книгу книгой. Получилось, что почти год он проработал бесплатно, ибо почти все деньги тратил на книги, которые у него бесцеремонно отобрали. Хома лежал и считал и насчитал, что хозяин взял у него раз в двадцать больше того, что он ему был должен, и решил, что сейчас же, как отдохнет, пойдет к нему и пригрозит милицией, если тот не отдаст ему его книги. Но сил ехать обратно в город у него не оказалось, и он уснул на тех жалких тряпках, которые нашлись в комнатенке, убаюканный лесным воздухом и густым козьим молоком. Проснулся он только на рассвете и стал собираться на работу. Бабки, на самом деле ее звали Катериной, видно не было, и Хома, кое-как закрыв калитку усадьбы на символический крючок, на трамвае уехал в город.

День пролетел, как один вздох, мастерскую стали закрывать, и Хома вышел вместе с друзьями на жаркую, разогревшуюся за день улицу. Выбор у него был небольшой – или отправиться с коллегами в пивную, или обратно в Горенку, чтобы опять же переночевать на глиняном полу. Денег на одеяло у него еще не было. Можно было, конечно, заехать на Петровку, чтобы купить книгу…

И тут Хома вспомнил про свою библиотеку и решил навестить жадного хозяина, чтобы попробовать отобрать у него свои книги. И он попрощался с друзьями и зашагал по тенистой улочке мимо белой, узорчатой церкви в глухой тупик, в котором раньше жил. Хозяина не оказалось, и дом был заперт, но во дворе Хома нашел подозрительную картонную коробку, которая, казалось, была наспех и небрежно завязана бельевой веревкой. Хома попытался ящик поднять, но ему это удалось с большим трудом. «Книги, – подумал Хома. – Мои книги!» Он развязал веревку, открыл коробку, но книг в ней не оказалось – коробка была набита камнями! «Вот так дела!» – подумал Хома, у которого от его открытия гусиная кожа заструилась по спине и рукам. И он закрыл коробку и поставил ее там, где она стояла, а тут послышались шаги и хозяин квартиры – яйцеголовый, ибо голова у него была лысая и напоминала сваренное в крутую яйцо, зашел во двор и подозрительно уставился на Хому.