Сети соблазна - Мэри Бэлоу

Мэдлин улыбнулась.

– А что вы сделаете, если я отвечу «да»? – спросила она. – С презрением отвергнете меня? Побьете? Разведетесь? Говорите же, Джеймс. Я должна знать, что последует за моим ответом.

И тут она ухватилась за лацканы его халата, потому что он встряхнул ее с такой силой, что она потеряла равновесие.

– Отвечайте! – приказал он. – Вы спали с Бисли?

Она припала к нему; голова у нее кружилась, она задыхалась.

– Нет, – ответила она, – пока еще мы не наставили вам рога, Джеймс. Пока. Но я подумываю сделать это. Мне тоже нужен любовник. И мне нет надобности быть особенно разборчивой. Вряд ли я смогу сделать худший выбор, чем уже сделала, верно?

– Ей-богу, Мэдлин, – не выдержал он, снова рывком притянув ее к себе так, что ее руки оказались прижаты к его груди, – у вас злой язык.

Она мотала головой из стороны в сторону, пытаясь уклониться от его губ, прижавшихся к ее губам. Когда он обхватил рукой ее голову, Мэдлин обмякла в его объятиях. Он выпрямился.

– Я хочу уйти в свою спальню, – сказала Мэдлин. – Если вы возьмете меня сегодня ночью, это будет насилие. Полагаю, муж не может изнасиловать свою собственную жену, да? Конечно, я ваша собственность, с которой вы можете делать что заблагорассудится. Но в глубине души вы будете знать, что изнасиловали меня, Джеймс. Я ненавижу вас и презираю за то, что вы со мной сделали.

– За то, что я с вами сделал! – вскричал он, глядя на ее губы. – И что же это такое, интересно? Заставил вас желать меня против вашей воли? Вы ведь уже меня хотите. Или вы думаете, я не чувствую, что вы горите? Или вы думаете, что я не могу посмотреть вниз и увидеть, как затвердели кончики ваших грудей? Не говорите мне о насилии, Мэдлин. Или вам стыдно, что вы хотите собственного мужа? Такая распущенность пристала только любовникам?

Когда его губы снова прижались к ее губам, она не оказала сопротивления. Она решила, что станет держаться как мертвая в его объятиях. Все, что он получит от нее в эту ночь, ему придется взять силой.

Но она почти сразу же поняла, что это смехотворное решение. Он был прав. Она уже пылала, охваченная страстным желанием. Это ее муж, ее любовник, ее страсть, и места для размышлений о его неверности, о его многолетней любви к другой женщине, об их сыне, – места для таких размышлений просто не осталось. Не осталось места вообще ни для каких размышлений. Ни для каких.

Место оставалось только для чувств. Для того, чтобы любить. И быть любимой.

Когда он сорвал с нее сорочку, она повторила его действия, сняв с него халат и ночную рубашку с такой поспешностью, что у нее в руке осталась пуговица.

Ей никак не удавалось прижаться к нему покрепче. Она обхватила руками его шею, ее нагое тело выгнулось, рот широко раскрылся, давая дорогу его языку. Она всхлипывала от желания.

И все же когда он положил ее на кровать, его руки и губы принялись возбуждать ее еще сильнее и так же грубо, как это делала она. Мэдлин извивалась, стонала, молила его всем телом.

И если она еще не до конца убедилась в этом, то теперь поняла это всем сердцем.

Джеймс. Он – ее мир. Единственный мир. Только в этом мире есть воздух, которым она может дышать, пища, которой она может питаться, вода, которой она может утолить жажду, и красота, которой она может восхищаться. Единственное место, которое способно поддерживать в ней жизнь.

Он – ее вселенная.

– Джеймс… Пожалуйста! Ах, Джеймс, пожалуйста…

И тогда он проник в нее. Глубоко. В самую сердцевину ее страсти. Он двигался снова и снова, ударял снова и снова в эту страсть до тех пор, пока Мэдлин не утратила рассудок и не превратилась в одно сплошное корчащееся страстное желание. Желание, чтобы тебя взяли, не отпускали и любили. Желание давать, не отпускать и любить.

– Джеймс!

Ей показалось, что это не ее голос, что звучит он где-то очень далеко. Но все же то был ее голос, потому что всхлипывания, последовавшие за ним, мало-помалу стали ее всхлипываниями. Они исходили из ее недр, раздирали грудь, хотя вся она, казалось, превратилась в желе.

А всхлипывала она у его груди. Он лежал на боку, прижимая ее к себе одной рукой, в то время как другая его рука гладила ее по волосам.

– Тише! – шептал он. – Тише же, Мэдлин. Бог мой, что я вам сделал? Тише же.

Если бы она могла изгнать из своих мыслей все, что там было, она не поверила бы, что когда-либо чувствовала себя такой счастливой. Она лежит в объятиях Джеймса, и его рука гладит ее по волосам, и слова его нежны, и дыхание на ее щеке такое теплое.

Ей хотелось бы остаться здесь навечно.

Когда Мэдлин наконец перестала всхлипывать – она даже не могла бы объяснить самой себе, почему плачет, – она позволила себе полностью расслабиться и притворилась спящей. Если она будет бодрствовать, придется отодвинуться от него и сообщить, что она – совершеннейшая гусыня, поскольку плачет потому, что он ласкал ее снова после многих месяцев бесстрастных встреч. Или, чего доброго, она принялась бы досаждать ему всяческими упреками.

А ей не хотелось, чтобы их отношения снова возвращались в обычную колею. Не сейчас. Завтра будет нужно поразмыслить о многом, о чем теперь ей даже вспоминать неохота. Но завтра наступит довольно скоро. И сейчас она сделает вид, что спит, и возможно, он еще какое-то время не выпустит ее из своих объятий.

Но это продолжалось недолго. Она сочла за благо притворяться спящей, когда он в конце концов очень медленно вытащил руку из-под ее головы и отодвинулся от нее. Потом встал с постели, и она поняла, даже не открывая глаз, что он долго стоял и смотрел на нее.

Он опять подошел к окну, и она какое-то время наблюдала, как он смотрит из темной спальни на темный мир. Он был по-прежнему обнажен и великолепен в своей наготе.

Она закрыла глаза, потому что он вдруг обернулся. А потом услышала, как дверь в его туалетную комнату раскрылась и снова затворилась.

Он так и не вернулся до утра. Не вышел он и к завтраку наутро. Когда она осведомилась у Кокинза, он сказал, что милорд уехал верхом. Но тогда это уже не имело значения. Она не хотела его видеть.

Никогда больше.

Он ее изнасиловал. Эта мысль билась у него в голове. Он изнасиловал собственную жену.

Он изнасиловал Мэдлин, женщину, которую любит.

Если бы он сумел высказать ей хотя бы отчасти, как он ее любит! Если бы сумел хоть как-нибудь высказать свое чувство, которое, как предполагается, должно быть безоглядной отдачей себя. А он взял ее самым худшим из всех способов, которым мужчина может взять женщину.

Он ее изнасиловал.

Ах, это правда, она сама отвечала ему с готовностью, когда он уже делал это. Никогда еще она не отвечала ему с такой готовностью. Безумная, распутная в своем желании. Он до сих пор ощущал на спине царапины, оставленные ее ногтями.