Избранное - Дюла Ийеш

Говорят, будто все это и не может быть иначе. Из-за особых климатических условий нашей страны и в еще большей степени из-за особого способа производства. А еще, возможно, и из-за особого расположения звезд. Вот ведь в Дании, например, уже все иначе. И во Франции, и в Италии, и на Скандинавском полуострове, и даже в Австрии, чтобы не перечислять чуть ли не все страны Европы.

Люди пуст ничего об этом не знают. Им известно лишь их собственное положение, и они стараются приспособиться к нему. Тут они могут опереться только на традиции и собственную изобретательность. Привычка делать все обстоятельно подсказывает им, что они должны беречь свои силы, если хотят жить. А жить они хотят.

Бывали случаи, когда разорившиеся крестьяне нанимались в батраки, но почти никто из них не оставался в пусте, ибо не мог прижиться на новой почве. Вначале такой батрак работает, как работал у себя дома. Через два-три месяца он с ужасом ощупывает поясницу или грудь. Потом пытается приладиться к темпам пусты, но это едва удается хотя бы одному из десяти. В конце концов либо недуг, либо сами батраки изгоняли таких пришельцев из пусты.

Экономию сил, правда, они доводят до крайности, а их изобретательность в этом отношении неисчерпаема. Если бы труд распределялся иначе, а с работниками обращались по-другому, это, несомненно, пошло бы на пользу не только классу землевладельцев, чьи интересы непосредственно автор не рассматривает, поскольку их анализ выходит за пределы его познаний и за рамки данного произведения, но и значительно повысило бы эффективность национального производства в целом. Весьма вероятно, что батраки работали бы гораздо усерднее, если бы трудились на своей земле или — так или иначе — на себя.

Нет, нельзя утверждать, что они воодушевляются мыслью о благоденствии землевладельца. Они умеют, или, во всяком случае, показывают, будто умеют, делать только то, к чему их приучили, и упаси господи, чтобы сверх того они хотя бы пальцем шевельнули. Вот, например, за что уволили дядю Шутка, возчика с нижней усадьбы; я случайно оказался очевидцем следующей сцены.

Отличную свинью, откормленную в имении, если можно так выразиться, напоказ, купил мясник из ближайшей деревни. Огромное животное до того разжирело, что не могло ходить. Дяде Шутке поручили отвезти свинью в деревню, и он честь по чести прибыл с нею к месту назначения. Однако тут же выяснилось, что свинья по дороге сдохла: была до того жирна, что от тряски в телеге задохнулась. Мясник, естественно, был разгневан. Ущерб изрядный, управляющий был вне себя от ярости. «Ну чего ж ты не прирезал ее, — заорал он на дядю Шутку, — почему не спустил ей кровь, раз уж видел, что она задыхается?! Ножа, что ли, у тебя не было?!» — «Нож-то у меня был», — выдавил из себя наконец дядя Шутка. Управляющий хватал ртом воздух. «Ну скажи, будь эта свинья твоей, неужели ты и тогда дал бы ей сдохнуть?» — «Нет, тогда я заколол бы ее», — после долгого молчания признался тот. «Так чего же, чего ж ты!» — завопил было управляющий, но голос его сорвался, и он только крякнул. Весь посинев, он скрылся в конторе, и лишь там у него вырвалось стенание, обращенное, конечно, к небу: «Восемьдесят пенге вытянул из кармана его превосходительства!» Потом вдруг, как человек, забывший что-то важное, он опрометью кинулся обратно во двор и дал дяде Шутке здоровенного пинка. Я смотрел на неподвижное, безучастное лицо возницы. Он стоял совершенно невозмутимый и бестолковый перед такой простой проблемой, и не было у него ни малейшего интереса, ни малейшего желания разобраться в происшедшем, словно его поставили перед университетской доской, испещренной математическими выкладками. И по нему было видно: случись с ним еще раз такая же история, он опять поступит точно так же. Ему даже случайно не придет в голову, что ключ к решению задачи у него в руках. Это просто-напросто его не касалось. В глубине души он был бунтарем, несознательным, но именно поэтому особенно упрямым и отчаянным.

От такого равнодушия и безразличия трудно защищаться, тем более что батраки проявляют исключительную изобретательность и хитроумие в том, как затянуть любую работу. «У них не руки движутся, а только глаза», — говорят приказчики, и это правда. Они только и ищут лазейку, чтобы увильнуть от работы. У них орлиное зрение, на войне это было им весьма кстати. Один офицер, наш родственник, рассказывал: на фронте не приходилось заставлять их искать укрытие, они сами немедленно укрывались в складках местности, а в дозор ходили совсем как невидимые, бесплотные духи и трое суток подряд могли неподвижно просидеть в воронке от разрыва. Они были бдительны и брали терпением. Всю свою жизнь они только это и делали.

Им помогает даже случай. Или они сами подсознательно помогают случаю? Кто заподозрит, а если и заподозрит, кто сможет доказать, что человеческий умысел играет какую-то роль в том, что в обозе с пшеницей, тянущемся по тряской уездной дороге к далекой железнодорожной станции, ось ломается чаще всего у первой или второй телеги и никогда — у последней? Нарочно ли это? Нет, не нарочно: батраки никогда не причиняли вреда сознательно. Не они, а случай, быть может, само провидение поставило телегу с изъяном во главе обоза, из-за чего теперь весь обоз вынужден полдня торчать в грязи. Ибо, хоть батраки и соскочат с телег и будут, скребя в затылке, часами обсуждать, как быть, куда послать за помощью, сами они так ничего путного и не придумают. Будут стоять и ждать, и это еще в лучшем случае, потому что если они и сгрузят мешки с подводы, то уж непременно побросают их в самую грязь. Не нарочно. Точно так же прибывший приказчик еще издали, тоже без злого умысла, начинает дико орать, словно открывая руганью клапан, предохраняющий его от апоплексического удара.

9

Ругань батраки выслушивают с азиатским бесстрастием. «Хотелось бы мне знать, а кого ругает этот несчастный вол», — покачав головой, сказал мне однажды в минуту так называемого душевного расслабления батрак, после того как его основательно, на чем свет стоит, отругали. Ибо у ругательств есть своя иерархия. Хозяин ругает управляющего, тот — своих помощников, те — приказчиков, приказчики — старших батраков, те — рядовых. Ниже последних стоят только дети и волы. «Должно быть, телегу кроет, — добавил батрак. — А телега — дерево. А уж дерево — самого господа бога всемогущего, который создал весь этот… чтоб ему…» И незаметно батрак вернулся в свою обычную колею.

Среди деревенских жителей господствуют строгие и сложные правила этикета, как некогда при княжеских дворах. Чувства, которые трудно выразить, или ответ на щекотливый вопрос, рады ли гостю в доме или может ли парень рассчитывать на взаимность девушки, за которой ухаживает, — высказывают не словами, а движениями. Движения эти неодинаковы не только в разных деревнях, но даже в разных частях одной деревни и к тому же варьируются в зависимости от возраста. Кто возьмет от пришедшего в дом шляпу: хозяин, хозяйка или их дочь — и куда положит: на сундук, на вешалку или на кровать? Уже по одному этому посетитель за минуту узнает столько, сколько на словах ему не узнать и за полгода. Посторонний же не разберется в этом и за всю свою жизнь.

Как-то раз я проводил школьные каникулы в деревне Б. и часто бывал у соседей моих тамошних родственников. Уходя, я обычно по очереди прощался за руку со всеми, кто был в доме, и однажды протянул руку и незамужней дочери хозяев. Она почему-то замялась, не сразу взяла мою руку и, как мне показалось, сильно смутилась. Вечером я узнал, что отец жестоко избил ее сразу же после моего ухода.

Оказывается, если девушка дает парню руку, это означает, что она с ним в интимных отношениях и даже не стыдится этого! Но такой смысл рукопожатие имеет только в присутствии родственников. Да и то лишь в верхнем конце деревни, а не в нижнем. В нижнем — рукопожатие явно не имеет такого смысла.

Среди жителей пуст нет такого формализма. Весь день и даже ночь они живут рядом друг с другом и соприкасаются так часто, что, по существу, и не прощаются. А если приветствуют друг друга, то не иначе как констатируя конкретный факт. «Что, прохладно?» — спрашивают рано утром и на это получают ответ: «Прохладно». Если навстречу попадается работник с мотыгой, его полагается спросить: «Кончили?», «Еще осталось?» или «Много еще?» На что следует ответ: «Осталось еще», — с добавлением ругательства по вкусу, если отвечает мужчина.

Приветствиями обмениваются обычно только при входе и выходе из дома. При входе: «Бог помочь» — «Бог помочь», при выходе: «Благослови господь» — «Благослови господь». Других форм, собственно, и не знают. Однажды я простился с тетей Сабо, сказав: «До свиданья, тетя Сабо!» Она растерянно заморгала глазами. «И тебе, сынок, тоже», — проговорила она, покраснев.

Формы общения тем более доверительны, что в пусте, при ее малых размерах, чуть ли не все приходятся друг другу родственниками.