Жулик: грабеж средь бела дня - Сергей Зверев

– Какие концы? – заинтересовался Мамрин.

– Жулик в архиве нашей прокуратуры сильно нашухерил. Я Мурзе с Лысым два часа назад позвонил и в прокуратуру отправил, с архивариусом переговорить. Тот за небольшую сумму и сдал, что Сазонова интересовало. Но это уже потом выяснилось, как говорится – постфактум.

– И что же его интересовало?

– Уголовное дело двухгодичной давности. Незаконная утечка драгметаллов. Стало быть, «рыжье»… Правда, пока что неясно, что это за «рыжье».

– Не вижу связи, – признался Игорь.

– Если менты вешают Генку на Жулика, то это неспроста, – терпеливо втолковывал Михалюк. – Для чего Цаца мусорскую дочь выкрал? Под нее выкуп зарядить. А заодно и пробить, откуда у Голенкова царские червонцы. И там золото, и тут… Что непонятного?

– Ну и что с того? – пожал плечами Зондер.

– Какой бы Цаца «шестеркой» ни был, но это была наша «шестерка», – молвил Михалюк, холодно блеснув очками. – И за него надобно предъявить. Только кому – пока непонятно. И потому я просто хочу узнать правду. А правду эту можно узнать лишь от Жулика. И о том, почему мусора на него Генку повесили. И о том, зачем он здесь в прокурорском макинтоше ходил. И что это за старое уголовное дело. И о том, где теперь ментовская дочь. И о червонцах. Я здесь «смотрящий» или не так?

– Ты че – ответку хочешь Сазонову зарядить?

– Пока нет. Но побазарить с ним не мешает. И побазарить жестко.

Впереди показались городские окраины, утопающие в зелени садов. У дорожного указателя стояла милицейская машина. Автоматчики в бронежилетах и касках млели на пыльной обочине.

– Это они Сазонова ловят, – прокомментировал Мамрин. – Дядя Ваня, а если… все сойдется? Ну, что Жулик нашего Цацу вальнул и тема с червонцами – тоже его? Что тогда – сразу на вилы его садить? А если он Генку по делу завалил? Может ведь и такое быть… Надо бы сперва разобраться. А то не по понятиям как-то… Да и пацан вроде в авторитете.

Михалюк ответил не сразу. Сунул в рот сигарету, закурил и, придавив собеседника тяжким, как кирпич, взглядом, изрек:

– Ты че – забыл, по какой статье его крутят? По «мохнатке», сто тридцать первая, часть два. Он же на зону проткнутым петушилой пойдет! Какие еще с гребнем могут быть базары по «понятиям»? Короче, слушай сюда. Действовать надо по трем направлениям. Ментов прикормленных поднапрячь – пусть информацию о Жулике потихоньку сливают. Мусорилу этого… Голенкова выпасать по полной программе, но пока не трогать. Ведь сикилявка его до сих пор не нарисовалась! А главное – отслеживать всех, кого в нашем городе царские червонцы могут заинтересовать. Зубные техники, ювелиры, барыги разные… Они-то и выведут на Жулика. Усек мою мысль? Вот и действуйте!

Безнаказанность развращает людей, а абсолютная безнаказанность развращает абсолютно.

Легкость, с какой Эдуарду Ивановичу удалось избавиться от Коробейника и Наташи, подтолкнула убийцу к нехитрому умозаключению: ему позволено все. Теперь он сможет совершить любое, даже самое жестокое преступление и, переведя стрелки на Жулика, вновь остаться в тени.

Какое еще алиби у беглого зэка, на котором висит едва ли не половина Кодекса?

Мысль эта, забродившая в голове бывшего сыщика, как закваска, моментально вызрела в очередную идею: вальнуть Лиду Ермошину.

Для Жулика это был безоговорочно точный удар. Убийство «при отягчающих» (заведомо беременной) стало бы роскошным цветком в букете уголовных статей, вменяемых этому негодяю. И букет этот был прекрасен для возложения на негодяйский гроб.

Мотив преступления выглядел весьма убедительно: сорвавшийся с цепи уголовник мстит бедной девочке за заяву по позорящей его статье. Заявление Ермошиной давно лежало в прокуратуре, и его авторша была уже не нужна. Мертвая заявительница была бы для Эдика куда выгодней, чем живая. Зато ее смерть гарантировала, что глупая малолетка вновь не сболтнет где-нибудь о червонцах, так некстати засвеченных перед ней в седневском секонд-хенде. В последнее время Ермошина слишком много себе позволяла, и никто не мог дать гарантий, что она окончательно не выйдет из-под контроля.

Для следствия и суда необходимы улики, но организовать их – раз плюнуть. Перво-наперво Лида должна отнести в Заводской райотдел грамотно написанное заявление – мол, насильник несколько раз звонил ей с прямыми и явными угрозами. Обычно подобные заявления без проблем фиксируются дежурной частью. Спустя несколько дней беременную малолетку следует грамотно прихватить и пристрелить где-нибудь в темном месте. Для этого очень кстати придется тот самый «макаров», из которого Эдуард Иванович вальнул Зацаренного; трассологическая экспертиза наверняка подтвердит идентичность оружия.

Интрига раскручивалась, как гремучая змея. Отловив Лиду на рынке, Голенков усадил ее в «Опель» и, скорбя лицом, заявил:

– Сазонов совсем с цепи сорвался. Этот сучонок застрелил моего лучшего друга и мою любимую жену… Завтра похороны.

– И моего «бойфренда» вальнул… – вздохнула Мандавошка, но тут же прикусила язык; она слишком хорошо запомнила последний разговор с Эдиком о ее предполагаемой роли в похищении Тани. Да и слова бывшего опера о «тюрьме» и «паровозе» еще не выветрились из ее памяти.

– Ты понимаешь, что Жулик на этом не успокоится? – с хрустом ввернулся вопрос. – Ты понимаешь, что это только начало?

– Чего начало? – Малолетка смотрела на бывшего опера взглядом загипнотизированного кролика.

– Начало конца.

– Для кого?

– Для тебя, дура! – мрачно объявил Эдик, стараясь вложить всю энергию убежденности в одну фразу.

– Он что – может и меня застрелить? – ужаснулась Ермошина.

– Естественно, – нехорошо улыбнулся Голенков.

– Это за мое заявление, да?

– Вот-вот. Ему теперь терять нечего. «Вышак» с заменой на пожизненное по-любому ломится. Одним трупом больше, одним меньше… Ему без разницы.

– И… что мне делать? – окончательно растерялась Лида. – Может, уехать куда-нибудь? Так у меня ведь семь месяцев сроку, в любой момент разродиться могу.

– Значит, так. – Достав из папки несколько листков бумаги и авторучку, Эдик протянул их собеседнице. – Тебе еще можно помочь. Сейчас ты под мою диктовку катаешь заяву. Пиши в верхнем правом углу: «Начальнику Заводского райотдела милиции…»

Смертная тоска легла на лицо Ермошиной. Объяснение Эдуарда Ивановича прозвучало вполне правдоподобно и потому было принято безоговорочно. После событий у «Ракушки» рецидивист Сазонов представлялся малолетке эдаким былинным разбойником, от посвиста которого прохожие падают замертво.

Мандавошка, силясь унять дрожь в руках, старательно писала заяву под диктовку бывшего сыщика. Строки на бумаге постепенно выравнивались, обретая четкую округлость школьных прописей.

– …число, подпись, – закончил Голенков и, воткнув передачу, скомандовал: – А сейчас в ментуру поедем. Если будут расспрашивать о звонках, ничего лишнего не говори.

Спустя полчаса заявительница, поддерживая упругий живот, тяжело спускалась со ступенек райотдела.

– Приняли заявление? – спросил Эдуард Иванович, открывая перед малолеткой пассажирскую дверцу.

– Ага. Даже предложили поставить мой телефон на прослушку. Я не согласилась…

– Правильно. Ладно, давай я тебя до дома подброшу.

– Слышь, папик, Танька так и не отыскалась? – спросила Ермошина и тут же выпалила с напором: – Только ты не думай, что ее из-за меня выкрали! Чесслово, я тут не при делах!

Эдик помрачнел:

– Нет. Не отыскалась, Если позвонит тебе – обязательно сообщи.

– Какой базар! Мне и самой Танька нужна… Знаешь, как без нее тяжело по хозяйству? – вздохнула беременная малолетка, зашуршав пачкой сигарет.

За всю дорогу до «Рюмочной» Голенков не взглянул на спутницу ни разу. Вопрос о пропавшей дочери словно сорвал воспаленный струп с сердца, и Эдик долго заглаживал в себе боль. Теперь он согласился бы даже не мстить Жулику – только бы с дочерью ничего не случилось…

Малолетняя проститутка Лида Ермошина обладала редким достоинством: она абсолютно безошибочно определяла удельный вес всех людей, с которыми сталкивалась по жизни. И, несмотря на нежный возраст и срамное ремесло, никогда не ошибалась в оценках. Если бы судьба не повела Мандавошку по стезе порока, то в будущем она могла бы рассчитывать на карьеру следователя, бизнесменши или даже публичного политика.

Даже нескольких часов, проведенных в обществе родителя, оказалось достаточно, чтобы понять: с этим человеком лучше не шутить. От отца исходил мощный поток отрицательной энергетики. Татуировки же его и вовсе внушали Ермошиной какой-то иррациональный, почти мистический страх. С ног до головы Кадр был расписан тигровыми оскалами, карточными колодами, горящими свечами и прочими символами тяжелой жизни в неволе. Наколок не было разве что на лбу, за ушами и под ногтями… Такому человеку не стоило врать. Да и обещание «вывернуть матку через жопу» донельзя впечатлило девушку.