Наша Маша (Книга для родителей) - Алексей Пантелеев

Вечером Машка сказала, что ей больше всего понравился этот балкончик и то еще, что в этом доме жил “маленький Алексейчик”.

Вошли во двор— грязный, “захламленный” и все-таки знакомый до последнего камушка.

У папы самым буквальным образом замирало сердце.

Маленький мальчик на трехколесном велосипеде (папа вспомнил себя в этом возрасте, на этом же месте и на таком же велосипеде) с места в карьер сообщил папе:

— Сегодня пожарные приезжали!

— Пожар был?

— Ага.

Недаром, значит, папу потянуло в эти места.

По Лермонтовскому дошли до Балтийского вокзала. По пути, на Покровской площади и на Лермонтовском, заходили в какие-то кофейни, ели крутые яйца, пирожки, пили тепленький кофе.

От Балтийского до Финляндского ехали на метро. И вечером Маша по секрету сказала маме:

— Все-таки больше всего мне понравилось метро.

* * *

Светский разговор за столиком кафе:

— Ты знаешь, папа, Сяо-Сяо хотя китаянка, она очень любит украинский борщ. И, абарот, не любит лягушек.

Сяо-Сяо— это кукла.

* * *

На днях мы были в садике, где Маша играла с девочками в пятнашки (палочку-выручалочку). Девочки считались. В считалке такие слова:

Здравствуй, попочка-дружок,

Сколько стоит пирожок?

На следующий день я говорю:

— Как это звали девочку, с которой мы играли? Которая считала.

— Таня! Плохая девочка!

— Почему?

— Говорит “попочка”.

Понятия не имела, что попочка— это попугай.

11.9.61.

Сейчас только хватились: батюшки, ведь Машка уже вышла из возраста “от двух до пяти”!.. Вышла, следовательно, если верить Чуковскому, из периода гениальности и перешагнула, если верить Макаренке, через ту черту, когда уже завершено основное воспитание ребенка.

Но мы, несмотря на это, еще пытаемся воспитывать ее.

12.9.61.

Сидели вчера в Дивенском садике. Впрочем, сидел я, а Машка играла— или, вернее, делала попытки вступить в игру с незнакомыми девочками. Да, не скрою, отцовское сердце больно сжималось, когда он видел издали, как Машка подбегает к компании девчонок лет по шесть-восемь, что-то им говорит (“Девочки, можно с вами поиграть?”) и тотчас отходит в сторону. По-видимому, ответ этих высокомерных девиц гласил:

— Иди, иди, карапет, без тебя обойдемся.

Машка возвращается ко мне. Я ее не расспрашиваю, она тоже ничего не говорит. Только говорит:

— Лучше я здесь посижу. Одна поиграю. С Люсенькой. Это даже интересней.

Люсенька— это кукла.

Неправда, что с Люсенькой интересней, чем с живыми девочками. Через пять минут— опять:

— Папочка, можно, я с этими девочками на качелях покачаюсь?

Наконец она находит себе товарища. Мальчик. Школьник. Лет одиннадцати-двенадцати. В ученической фуражке. Вижу, ведет этот парень, тянет за веревочку деревянный грузовик, сзади гордая и счастливая бежит Машка, а в кузове грузовика сидит, покачиваясь, ее Люсенька.

* * *

На днях, когда мама утром во время гимнастики рассказывала ей об олимпиаде и говорила о разных странах, Машке очень понравилось слово “СССР”.

Много раз на дню— ни с того ни с сего, но звонко, с аппетитом:

— Эс-эс-эс-эр! Эс-эс-эс-эр!

* * *

Не помню, по какому случаю, зашел у нас разговор о моей книжке “Часы”.

Ах, да, вспомнил! Звонила Г.В.Антонова, мой редактор, просила зайти, посмотреть рисунки к этой книге. Я собирался идти с Машей. А ей не хотелось. Я объяснил ей, зачем мне нужно. И стал рассказывать сюжет “Часов”. Показал старое издание с литографиями Пахомова. Она стала умолять:

— Папочка, прочти!

Думал, не выйдет ничего. Книга все-таки не на пятилетних.

И что вы думаете: слушала! И дальше просила читать.

Правда, пересказать не может, но она не может пересказать и “Девочку Машу” Введенского[ 16 ], и “Золушку”, и “Дюймовочку”.

Продолжение было обещано вечером. Вечером пришла ко мне— заставила читать.

Сцену в ванной слушала так, как слушают ее обычно ребята,— давилась от хохота.

Невольно зашел у нас разговор о том, что такое детский дом, что такое сирота и тому подобное.

Объяснил разницу между детским домом и детским садом.

Наговорил лишнего, как потом выяснилось.

— Кто живет в детском доме?— спрашивает Машка.

— Сироты. У кого нет ни папы, ни мамы.

— А если только мамы нет?

— Тоже.

— А если папы нет?

— Тоже.

— А папа же может кормить ребенка?

Объясняю, что все люди работают и что большинство работает не дома, уходят на весь день.

— Но ведь кормить-то он может девочку!

Долго не могла уснуть. Плакала. Звала то меня, то мать.

* * *

— Мама, я тебе никогда не рассказывала веселую сказку? Рассказать?

— Расскажи, пожалуйста.

— Жил-был король. И жила-была королева... У короля было девять мальчиков и девять девочек. Король ходил на работу, а дети очень шумели. Потом, когда он приходил с работы, он брал детей гулять. У всех девочек были сумочки, а у мальчиков— машины.

Народ говорил:

— Это вы что, детский сад ведете?

А королева готовила обед на кухне.

14.9.61.

Вечером читал ей (у себя в комнате, пока проветривалась спальня) “Слона” Куприна.

Пришлось на ходу переписывать рассказ— так много там непонятного, чуждого, дикого для современного ребенка: и “я сам— хозяин дома”, и “в гостиной”, и “городовой”, и “я за все заплачу”, и торты, которыми кормят слоненка. А кроме того, девчонка в этом рассказе такая противная, что пришлось тоже на ходу подкрашивать, подрисовывать ее.

* * *

По-прежнему на каждом шагу: “Так и знала!”

— Так и знала, что ты так скажешь.

На днях мама у нее спрашивает (перед обедом):

— Ты вымыла уже руки?

— Так и знала, что ты так скажешь. А теперь ты скажешь: “Если не вымыла, то мой быстрее”.

17.9.61.

В парке Ленина девочка Оля с двухколесным велосипедом на толстых шинах. Девочка эта умеет считать до тридцати по-русски и до десяти по-английски. Машка слушала, слушала, не вытерпела хвастовства этой милой, в общем-то, девицы и начала загибать пальцы:

— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь...

Насчитала самостоятельно, то есть без подсказки, до сорока или даже до сорока пяти.

Я сказал:

— А теперь считай по-грузински.

— Как?! Я не умею.

— Эрти, ори...

— Это же гимнастика!

Понятия не имела, что это— цифры. По-грузински считает мама, когда занимается с нею гимнастикой. Слова эти пристегнулись к мостикам, приседаниям, к бегу на месте. И Машка думала, что эти “эрти, ори, сами”— что-то вроде аккомпанемента.

В саду нас настиг дождь. Насквозь промокли. Дома растирались и сушились.

* * *

Объяснил ей, что такое мясо.