Спляшем, Бетси, спляшем! - Марина Маслова

— Так мы договорились насчет Елены? Ты будешь ее играть!

— Скорее — нет. Ищи другую.

Но проходит неделя, вторая, и я, как остановленная на скаку лошадь, задумчиво оглядываюсь, не зная, как жить дальше. Я дописываю эссе, которое лежит у меня в столе уже несколько месяцев, и опять начинаю тосковать. Джек заставляет выезжать на корт и предлагает заниматься кун-фу, но я боюсь быть с ним слишком много времени. Во время съемок мы и так сблизились, я не хочу создавать у него опасные иллюзии, мне бесконечно жалко его. Это еще раз подтверждает мою уверенность, что рядом со мной все страдают. Наконец, после особенно тяжелой ночи, когда я лежала без сна, мучительно раздумывая, правда ли у Коли появился новый интерес к жизни, или он просто пытается мне это внушить, чтобы освободить, я звоню Витторио и соглашаюсь сниматься дальше.

— Я не сомневался, что ты согласишься!

Опять начинаются вечерние съемки. Моя новая героиня так близка мне своим желанием скрыть бурю чувств, сжигающую ее изнутри, боязнью переложить свои проблемы на плечи любимого человека, своей неуверенностью в возможности счастья. Мы с Витторио очень тщательно отбираем кадры юности героев, где играют совсем молоденькие мальчик и девочка из школы искусств. Перед съемкой я долго разговариваю с ними о любви. Они, конечно, знают о ней значительно больше меня, но постепенно, отбрасывая все наносное, нам удалось вспомнить трепет первого чувства и первых объятий. Моя героиня возрождалась, как феникс, из пепла последующих лет одинокой беспросветной жизни. Джек привозил и отвозил меня со съемок домой, несмотря на мои слабые протесты. Кроме того, он сказал, что хочет поехать со мной в Брюссель, где должны быть все натурные съемки.

— Джек, зачем ты это делаешь? Уезжай куда-нибудь и забудь меня, — прошу я каждый раз, но он так трогательно убеждает, что мне нечего опасаться…

— Элизабет, я так счастлив рядом с тобой, не гони меня. Я ведь ничего не прошу больше, — от его голоса с модуляциями глубоко запрятанной страсти у меня каждый раз что-то дрожит внутри и подступают слезы, так мне это напоминает прежнюю Колину безответную любовь.

Выпросив в посольстве неделю отпуска, мы летим в Брюссель. Я не бывала в Бельгии, и Джек рвется все мне показать, но времени почти нет. Мы едем через Гент в Остенде, снимая романтическое путешествие героев по Фландрии. В Остенде мы живем три дня, потому что нужно снять в море две сцены, одну в летнюю солнечную погоду, другую — в пасмурный осенний день. Мы ждем солнце. Наконец съемки закончены. Джек, наблюдавший, как на берегу я целуюсь с актером перед камерой, подходит ко мне и проводит пальцами по загримированному лицу, на которое нанесены морщинки сорокалетней женщины.

— Я люблю тебя и такой, ты с такими морщинками будешь прелестна.

— Джек, моя Елена старше меня всего на шесть лет, Это ведь еще не старость!

— Почему же ты считаешь, что я так безнадежно молод для тебя? И четыре года — непреодолимая преграда?

— Джек, я прошу тебя! — поднимаю я руку.

— Элизабет, где бы мы ни были, везде тебя преследуют воспоминания. Здесь ты впервые и только со мной. Ты не хочешь попробовать, что из этого может получиться?

Опять его умоляющий голос волнует меня. Разум, отвергающий это волнение крови, и чувства, наполняющие трепетом ожидания тело, вступают в конфликт, головокружение сменяется слабостью и темнотой, и перепуганная съемочная группа с Витторио во главе спешит к Джеку, который подхватил меня на руки в отчаянии от неожиданного эффекта своих слов. Меня немедленно доставляют в гостиницу, и вызванный врач требует провести день в постели. Витторио с группой возвращаются в Брюссель, а Джек остается со мной в Остенде до утра. Он сидит у кровати, в которую сразу же меня уложил, и жалобно смотрит в глаза.

— Элизабет, я никогда не стал бы надоедать, зная, чем это кончится, — осторожно поглаживая мою руку, тихо говорит он, — Лиззи, прости меня, я эгоист!

Разум мой дремлет в послеобморочной слабости.

— Поцелуй меня, Джек, — прошу я, решив, что заслужила несколько приятных мгновений.

Он в изумлении и с опаской смотрит на меня, наклоняется и осторожно целует, потом берет лицо в руки и нежно прикасается губами к глазам, проводит ими по лицу, опять находит губы. Судорожный вздох сотрясает его тело, его сила воли не беспредельна и, когда я обвиваю руками его шею, он перестает владеть собой.

— Лиззи, а вдруг тебе опять будет плохо? — оторвавшись на минутку, он пытается сдержать себя.

— Глупый, врач ведь сказал — весь день в постели!

Мы проводим этот день строго по предписанию врача, встав только, чтобы поужинать в номере. Бутылку французского вина мы допиваем, опять лежа в объятиях.

Вернувшись в Рим, я должна сыграть только кульминационную сцену, которая вся проходит в постели. Сколько могла, всячески откладывала ее, но вот наступил момент, когда я должна была сыграть разбуженную страсть. Я представила, как на это будет смотреть Коля, и мне стало плохо.

— Витторио, я понимаю, что без этого нельзя, сама ведь написала это, но я не могу! Я буду лежать, как мороженая рыба, и все испорчу.

— Не бойся, ты и не должна быть распутной бабенкой. Ты должна оттаять постепенно.

— Вся беда в том, что я никогда и не была замороженной в постели, я скорее распутна, — Витторио смотрит на меня с новым интересом, — Не смотри так. Африканские страсти перед камерой я никогда не сыграю!

— Делай что хочешь. Филиппу я дам инструкции, а ты играй на инстинкте.

И вот поздно вечером, когда в студии уже не было посторонних, Филипп, мой партнер, укладывает меня в постель и я, вся внутренне сжавшись, начинаю сцену. Дубль за дублем не могу расслабиться, не говоря уже о том, чтобы изобразить страстную любовь. Но каждый раз мы начинаем сцену с того, что Филипп подает мне рюмку, и последние две были с настоящим бренди.

— Да неужели ты не можешь представить, что ты со своим мужем!? — кричит наконец Витторио, — налейте ей еще бренди, да побольше!

Я пью, и бренди ударяет мне в голову. Я не представляю, что я с Колей, но представляю, что я — Елена, и после десяти одиноких лет впервые оказалась в постели с мужчиной, которого люблю. Она, должно быть, обомлела от забытых прикосновений мужских рук, от волнующего запаха и тяжести его тела… Я задышала часто и прерывисто, и Филипп с изумлением посмотрел на меня. А потом, вся трепеща, я лишь постанывала под его поцелуями, крепко вцепившись в его плечи и запрокинув голову. Из-под ресниц текли слезы, а губы непроизвольно и счастливо улыбались.

— Ну, Лиза, Филипп, где же ваш диалог? Нам ведь нужно уложиться в одну серию, как ни прекрасно то, что вы делаете! — Витторио первым приходит в себя и начинает давать указания операторам: — Мальчики, вы все это засняли? Вряд ли это можно будет повторить.