Борьба великих государств Средиземноморья за мировое господство - Эрнл Брэдфорд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Александрия была средиземноморским городом в полном смысле этого слова. Здесь Восток и Запад встретились и соединились, образовав уникальный сплав. Однако его составные элементы часто оказывались нестабильными. Эдуард Гиббон, давший описание города в «Закате и падении Римской империи», показывает обе стороны александрийской монеты. «Этот красивый и правильно выстроенный город, уступавший в великолепии лишь одному Риму, имел 15 миль в окружности и был населен 300 000 свободных граждан и по меньшей мере таким же числом рабов. Его гавань служила складочным местом для дорогих продуктов Аравии и Индии, направлявшихся в столицу империи и ее провинции. Праздность была там незнакома. Множество рук было занято выделкой стекла, тканием материй изо льна и производством папируса. Каждый пол и возраст был занят какой-либо промышленной деятельностью, даже слепые и увечные находили работу по своим силам. Но население Александрии, представлявшее смесь различных наций, сочетало в себе тщеславие и непостоянство греков с суевериями и упрямством египтян.
Самое ничтожное обстоятельство – временный недостаток в мясе и чечевице, оставленное без обычного ответа приветствие, допущение в публичные бани не по порядку старшинства и даже спор из-за какого-нибудь религиозного вопроса – могло возбудить мятеж в этой громадной толпе, свирепой и неумолимой, когда она увлекалась жаждой мщения». Пророчество жреца Мемфиса, заявившего, что в городе, где похоронят Александра Великого, будет неспокойно, сбылось. Александрия всегда была городом раскола.
Два великих института, основанные Птолемеями в Александрии, – это Дворец и Музейон (от которого произошло современное слово «музей»). Дворец этих греческих фараонов был окружен садами и являлся, по словам сэра Уильяма Тарна, скоплением размещенных рядом залов и жилых помещений. Он располагался на южном мысу восточной гавани, вдали от главной коммерческой гавани, и был напрямую связан с Музейоном. Э.М. Форстер в «Александрии» писал: «Именно в этом районе, среди садов и колоннад, родилась культура Александрии. Дворец обеспечивал финансирование и задавал тон. Музейон реагировал воображением или знанием…» Птолемеи были в высшей степени чувствительны к культуре, и их величайшим достижением явилась культура, развитие которой они всячески поощряли. Они покровительствовали художникам, ученым и другим деятелям науки и культуры.
Дворец контролировал все: в этом была слабость, но также и сила Музейона. Художники, поэты, математики и многие другие находились на содержании у Дворца и старались адекватно реагировать на такое положение. Э. М. Форстер писал: «Победные оды, погребальные песни, свадебные гимны, генеалогические древа, медицинские назначения, механические игрушки, карты, военные машины – если Дворцу что-то требовалось, достаточно было просто сообщить в Музейон, и соответствующие люди немедленно приступали к работе».
Понятно, что большинство продуктов такой системы, мягко говоря, не были первоклассными. И люди творчества, и ученые мужи всегда чувствовали себя ограниченными рамками, установленными их покровителями из Дворца. Тем не менее продукция Александрийской школы, особенно в сфере литературных знаний, была весомым и постоянным вкладом в средиземноморскую культуру. В большой библиотеке библиотекари классифицировали литературу Греции, вносили поправки в манускрипты и всячески помогали Птолемеям претворять в жизнь их желание иметь копию каждой важной работы, написанной на греческом языке. Именно эти библиотекари впервые разделили произведения классической литературы на отдельные «книги». Деление определялось длиной папирусного свитка.
Однако литература, сформировавшаяся в атмосфере царского покровительства, была скорее изящной, чем оригинальной, и в основном эпиграмматической, а не эпической. Правда, есть одна эпическая поэма «Аргонавтика», написанная Аполлонием, но она, являясь заимствованием у Гомера, не несет отпечатка его гения. Любовь – главная тема александрийских поэтов. Элегантный Эрос – в шелковых сетях галантных условностей. Нам известен только один великий поэт, работавший в Музейоне, – Феокрит, уроженец Сиракуз. Он провел большую часть жизни на Сицилии и привнес в душную атмосферу Музейона и жаркий воздух нильской дельты, и сицилийскую свежесть, и любовь к сельской природе. Возможно, как раз это – поскольку греки, живущие в Александрии, часто тосковали по простоте жизни на островах – принесло Феокриту немедленный успех. Его пасторальные стихи, воспевавшие любовь пастухов и пастушек, привили новую моду, которая пришлась по вкусу и Европе, где просуществовала вплоть до пасторальных маскарадов Версаля. Его мир – это мир Фрагонара и Ватто, но в нем дует свежий сицилийский ветер.
Его Пятнадцатая идиллия необычна для Александрии. В ней слышится аутентичный глас из прошлого, александрийский говор, который до недавнего времени можно было нередко слышать в греческих гостиных, коих немало в пригородах над мрачными неспокойными улицами Египта.
Горго
Дома еще Праксиноя?
Праксиноя
Горго! Наконец-то! Войди же!
Диво, как ты добралась. Ну, подвинь-ка ей кресло, Евноя.
Брось и подушку.
Горго
Спасибо, чудесно и так.
Праксиноя
Да присядь же!
Горго
Ну, не безумная я? Как спаслась, и сама я не знаю.
Вот так толпа, Праксиноя. И все колесницы, четверкой…
Ах, от солдатских сапог, от хламид – ни пройти,
Ни проехать,
Прям конца нет пути – и нашли же вы, где поселиться!
Праксиноя
Все мой болван виноват – занесло на окраину света,
прямо в дыру, а не в дом, чтоб с тобой мне не жить
по соседству.
Назло, негодный, придумал, всегда вот такой он зловредный.
Горго
Динона ты б муженька подождала бранить, дорогая.
Детка твой здесь: ты взгляни, на тебя он внимательно смотрит.
Мой Зопирион, мой славный, она говорит не про папу.
Праксиноя
Все понимает, мальчишка, клянусь.
Горго
Ах, твой папочка – милый!
Праксиноя
Папочка этот наш давеча (все у нас, давеча, впрочем)
Соды и трав для приправы пошел мне купить на базаре,
Соли принес, а верзила – тринадцать локтей вышиною.
Горго
То же у нас, Диоклид мой – деньгам перевод, да и только.
Другим, более типичным александрийским поэтом был Каллимах, который мог быть руководителем библиотеки. Его в основном помнят благодаря лирике и афоризму: «Большая книга – плохая книга». Эта идея эхом прозвучала много веков спустя у американца Эдгара Аллана По, который считал, что только хорошая поэма может быть короткой.
