Жалобная книга - Макс Фрай

– Ты правда считаешь, что я передумаю?

– Не знаю, – вздыхает. – Ничего я не знаю. Ничегошеньки. Просто издеваюсь – скорее над собой, чем над тобой, но и над тобой тоже, да. Ты уж извини. Просто я на взводе. Я правда боюсь. Как будто все в первый раз… Да нет, какое там, хуже, чем в первый раз! Гораздо хуже.

– Боишься – чего?

– Всего. Например, что карета превратится в тыкву, а ты – в Белого Кролика… Ну, не знаю я. Не знаю. Просто – боюсь. Поехали лучше в «Летчика». Хоть над ни в чем не повинными людьми поиздеваемся всласть. Чего я теперь точно не боюсь, так это магии твоей дурацкой. Нет ничего проще, чем прожить чужую жизнь – когда в собственной все так запутано.

Сдаюсь. Прекращаю спор. Вряд ли Варя права, но ссориться с нею сейчас – это было бы уж вовсе запредельной какой-то дуростью. К тому же нет у меня уверенности, что моей решимости хватит на всю дорогу домой. Жил бы где-нибудь в районе ВДНХ, так и не сомневался бы. А до Бабушкина, вполне возможно, действительно успею охолонуть, успокоиться, все взвесить. И решить, что тайм-аут не помешает.

Вот же черт! Когда, интересно, она успела меня так хорошо изучить?

Ясное дело когда. Мы с Варей не просто два сапога пара; мы, кажется, похожи настолько, что дурацкие истории о разлученных в младенчестве близнецах сами собой лезут в голову. Вроде бы взрослый человек, понимаю прекрасно, что вся эта чушь не то что правдой, даже глупой шуткой быть не может, не имеет права, а все равно, целуя ее, чувствую, что это, как минимум, инцест – да и то лишь потому, что специального медицинского термина, обозначающего сексуальное влечение к собственной тени, никто не потрудился изобрести.

Кто из нас чья тень – это, кстати, отдельный вопрос. И ответ на него, надеюсь, каждый будет искать в одиночку. А не то ведь вдрызг рассоримся, сражаясь за сомнительную честь не быть оригиналом.

Стоянка XIX

Знак: Скорпион – Стрелец

Градусы: 21°25′44'' Скорпиона – 4°17′08'' Стрельца

Названия европейские: Екзарала, Екзола, Экзарала, Экзола, Аллатха, Ахала, Хикула

Названия арабские: аль-Шавла – «Жало (Скорпиона)»

Восходящие звезды: ипсилон и лямбда Скорпиона

Магические действия: изготовление пантаклей для войска и вообще для удачи

Все мои прежние «страшно», все мои «мамочки», даже ахи безмолвные, утробные – это, оказывается, были цветочки. А вот теперь – да, теперь ягодки пошли. Созрели вишни в саду у дяди Вари. Какие, впрочем, к чертям свинячьим, вишни?! Мой нынешний ужас – ягода-арбуз. Зеленая, как тоска, полосатая, как тигр, да еще и кубической формы, на новомодный японский манер, чтобы углами в сердечко тыкаться, не умещаясь в груди.

Потому что когда все так неописуемо, несбыточно хорошо, как в сладчайшем из снов, самое время проснуться. А если я сейчас вот прямо проснусь – сдохну на месте, это точно.

Поэтому в Бабушкино я пока возвращаться не готова. Ни за что. То есть я очень этого хочу, но – нет, не сейчас. Потом.

Потом, потом, потом.

– Поехали лучше в «Летчика», – говорю. – Чего я теперь точно не боюсь, так это магии твоей дурацкой. Нет ничего проще, чем прожить чужую жизнь, когда в собственной все так запутано.

Ухмыляется, злодей. Дескать, будь по-твоему. Это у меня, надо понимать, сейчас такой счастливый период жизни: все по-моему. Еще часа два-три все по-моему будет, если очень повезет. А потом – суп с котом или, еще хуже, вегетарианский вариант: суп с мертвой, вареной улыбкой сбежавшего от охотников Чеширского Кота. И после первой же ложки карета – в тыкву, а тыква – вдребезги, наверняка ведь. Добром такое кончиться не может, потому что всякий конец сам по себе не имеет никакого отношения к «добру», даже закавыченному.

– Все не так ужасно, как ты себе представляешь, – мягко говорит осиновый кол сердца моего. – И вообще не ужасно. Странно просто, это да.

Голос его вонзается мне в вену, впрыскивает в организм еще одну порцию сладкого ядовитого дурмана. Мне снова хорошо. Упоительно мне, вот так-то.

По улице иду, по лестнице спускаюсь, ног под собой не чуя. Задницы под собой не чуя, усаживаюсь на зеленый стул, локтей под собой не чуя, кладу руки на красную столешницу. Оглядываюсь по сторонам с нетерпеливым любопытством: родился ли на свет человек, чья участь столь увлекательна, что я смогу наконец получить передышку? И если родился, хватило ли ему ума сюда заглянуть?

Вряд ли, конечно. Но – чем Пятнадцатый Аркан не шутит…

– Девочка в синем, – шепчет рыжий. – Девочка-девочка, в синем-синем-синем, видишь, вот, у окна? Ты бы и сама ее вычислила, не сомневаюсь. Но чего зря время терять? Считай, это мой подарок. Что-то вроде букета ландышей-фиалок… Лапу давай. Будет тебе сейчас небо в алмазах.

Вручаю ему руку, заинтригованная обещанием. Неужто именно в алмазах? Мне, собственно, и стразы сошли бы – для начала, и вообще, из этих ладоней столько уж яду принято, что…

Что.

– Можно, – спрашиваю, – посмотреть, что ты там чертишь?

– Нельзя.

Очень уж жестко отрезал. Я опешила даже. Не ожидала, признаться. Он и сам, кажется, не ожидал. Тут же зашептал в ухо, ласково-ласково, но все же строго:

– Пока я не уверен, что ты способна контролировать всякую ситуацию и возвращаться когда пожелаешь, – фигу тебе, а не Знак! Я тебя сам за ручку еще долго водить буду, мне так спокойнее.

Да и мне, собственно, тоже. К тому же слово «долго» завораживает в его устах. «Долго» – это, конечно, не «вечно», не «всегда», но тоже сойдет.

– Давай твою синюю девицу, – вздыхаю умиротворенно.

Глаза мои наполняются слезами; с ужасом понимаю, что не справлюсь на сей раз с атакой внутренних вод, разревусь в публичном месте, господи-господи-господи, да что же это за блядство такое?!

Комкаю у лица носовой платок, словно бы насморк у меня, обычный московский весенний насморк, ради которого, надо думать, и приехала в безрадостную эту, помпезную северную глушь из теплых наших краев. Тоже мне маскировка… Тьфу!

Достаю деньги, сую их под пепельницу. Хватит, пожалуй, да нет, точно хватит, с избытком. Спасибо скажут и дурой назовут, а значит, все в порядке. Сгребаю в охапку одолженную сердобольной Муркой шубу из анонимного рыжеватого меха – стара, страшна, как самый первый смертный грех в истории человечества, но все лучше, чем мой пижонский плащик, в котором по Москве небось только в июне можно будет гулять. Уношу ноги из дурацкого подвала, где хорошая музыка и дешевая водка, но, черт побери, слишком уж светло, так что нельзя человеку спокойно поплакать. Зато идти вверх по Лубянскому проезду и реветь в голос – самое то. Я уже – не я, а незнакомая пигалица в драной шубке, у нее горе-беда, а у меня – нет. Я ни при чем. Я вообще, может быть, в гостинице сейчас сижу, бумаги деловые с умным видом изучаю.